Андрей Воронин - Инструктор. Первый класс

— Здравствуйте, уважаемые, — лучезарно улыбаясь, обратился он к аборигенам. — Не подскажете, к гостинице я правильно еду?

— Неправильно, — с ярко выраженным кавказским акцентом сообщил ему коренастый, остро нуждающийся в бритье брюнет с орлиным носом, торчавшим из-под низко надвинутого козырька зимней шапки с опущенными ушами. — Совсем неправильно едешь, дорогой! Тебе здесь ездить не надо. Надо поворачивать и тихо-тихо домой ехать — к жене, к детям…

Илларион хмыкнул: это уже было кое-что. Грабить его, кажется, не собирались, зато ясно дали понять, что в городе ему не рады.

— А я сирота, — продолжая улыбаться, сказал он. — Ни жены, ни детей, ни родни… Как в том анекдоте: один, совсем один!

— Плохо, — огорченно цокнул языком кавказец. — Такой взрослый, солидный мужчина — и один! Так нельзя, дорогой. Надо невесту искать, жениться. А здесь ездить не надо. Здесь хороших невест нет. Никаких нет, слушай, всех разобрали!

Это сообщение было встречено негромким, но дружным смехом присутствующих. Илларион заставил себя засмеяться вместе со всеми, между делом осматривая театр предстоящих военных действий и прикидывая что да как.

— Невест нет, — сказал он, — это понятно. — А что есть? Ну, сам посуди, уважаемый: зря я, что ли, триста верст отмахал?

— Понимаешь, — рассудительно протянул кавказец, — кое-что есть, конечно. Так не бывает, чтобы совсем ничего не было. Только хорошего для тебя тут нет совсем, а что есть, тебе сильно не понравится, клянусь. Ребята есть — молодые, горячие, крепкие. Палки есть, железки. Ножики тоже есть — большие, острые. Хочешь посмотреть? Выходи из машины, смотри, пожалуйста! Только потом не пожалей.

— Я постараюсь, — пообещал Забродов и, молниеносным движением ухватив небритого проповедника семейных ценностей за куртку на груди, резко рванул на себя.

Кавказец с глухим стуком ударился головой о стойку кузова, а стремительно распахнувшаяся дверь, с силой ударив по лицу, отбросила его от машины. Спящую улицу огласил гортанный боевой клич, вырвавшийся из множества глоток, разнокалиберные дубинки взметнулись в воздух. Это здорово напоминало атаку племени дикарей, и Забродов с трудом поборол искушение пальнуть в воздух. Он не сомневался, что, как и в случае с дикарями, впервые увидевшими белого человека, этого будет достаточно, чтобы обратить все племя в паническое бегство, но поднимать шум раньше времени не хотелось. Перестав наконец улыбаться, он бросил на землю окурок и мягко выпрыгнул из машины.

Следующие тридцать или сорок секунд были насыщены таким количеством событий, какого другому хватило бы на целую жизнь. Этот другой, верно, считал бы себя крутым парнем и надоедал внукам рассказами о своих геройских подвигах. Увы, Илларион Забродов находил подобное времяпрепровождение рутинным, а его оппонентам, даже если бы они и захотели сложить о событиях той ночи красивую легенду, пришлось бы сильно напрячь фантазию. Все, что видел каждый из них по отдельности, сводилось к беспорядочному мельтешению множества конечностей, которое заканчивалось внезапной вспышкой ослепительно яркого света, после чего наступала полная тьма. Позже никто из них не мог объяснить, каким образом в их машинах оказалась перебитой половина стекол. Исцарапанные макушки некоторых участников событий подсказывали правильный ответ, но подсказку предпочли проигнорировать, ибо она больно ранила самолюбие гордых сынов Кавказа.

К слову, больше всего в этом сражении пострадало именно самолюбие джигитов: все они, немного отлежавшись, покинули поле боя на своих двоих, и никто из них не получил травмы более серьезной, чем ушиб или легкий порез битым стеклом. Учитывая грандиозные, по их представлениям, масштабы побоища, это казалось куда более необъяснимым, чем выбитые стекла и помятые борта автомобилей. Эта история по вполне понятным причинам не получила огласки в сообществе окопавшихся на столичных рынках торговцев мандаринами и хурмой: хвастаться тут было нечем, а жаловаться некому, да и не на кого, кроме себя самих.

Предводителя битого воинства, того самого усатого грузина в ушанке, что вел с водителем черного «бьюика» предварительные переговоры, звали Гамлетом — Гамлетом Артуровичем, если быть точным. Он был одним из тех дальнобойщиков, что привели в Песков цистерны с двадцатью тоннами вина и застряли здесь, ожидая особого распоряжения Реваза, который не без оснований подозревал, что водителей виновозов попробуют захватить и выбить из них информацию. Непредвиденная задержка сильно раздражала Гамлета Артуровича, которого дома ждала молодая красавица жена. Выданные Ревазом на мелкие расходы деньги таяли на глазах, заработки отсутствовали, заключенные перед отъездом договоренности с другими грузоотправителями срывались, а утопающий в грязи и слякоти провинциальный русский городишко традиционно не мог предложить Гамлету и его коллегам иных развлечений, помимо пьянства. В силу перечисленных причин Гамлет Артурович был рад случаю сорвать накопившуюся злость — если не на Ревазе, разобраться с которым у него были коротки руки, так на ком-нибудь еще.