Сергей Лебедев - Дебютант

Калитин отпустил газ – и, оказалось, не напрасно. За поворотом, скрытым зубцом скалы, дорогу медленно переходил священник, пастор Травничек.

Он приехал в эти края лет за шесть до Калитина. Говорили, Травничек раньше служил в больших городах, имел шансы подняться высоко, даже, может быть, стать епископом. Но внезапно оказался здесь, в затерянном краю, на старинной горной границе, около городка с опустевшими копями, не дающими больше соли, в деревне, где умирали старики, а молодежь – из тех, кто не уехал искать лучшей доли, – все реже ходила в храм.

Калитин знал, почему так произошло. И это знание было ему приятно, ибо доказывало, что Церковь – всего лишь учреждение, и учреждение весьма земное.

Травничек был урод. Он заболел какой-то редкой кожной болезнью, может быть, подхватил вирус – вечный риск работающих в людных местах, среди микрочастиц чужой кожи, взвеси чужого дыхания, – и его лицо окаменело, превратилось в бугристую, лишайную маску.

Урода, думал Калитин, сослали в глушь, чтобы он не пугал прихожан с кафедры, не портил торжественности обряда своей мордой очеловечившейся ящерицы, змеиным взглядом из-под шелушащихся, чешуйчатых век.

Даже сейчас, когда Калитин сам одной ногой шагнул в могилу, зримый недуг Травничека вызвал у него прежнее чувство брезгливой благодарности, словно пастор принял на себя что-то ужасное, но единичное, что могло поразить любого из живущих.

Травничек, услышав машину, обернулся. Пастор всегда поворачивался, вносил свое лицо в поле зрения собеседника так деликатно, что Калитина отвращало его смирение. Но Калитин – вопреки себе, вопреки презрительному отношению к вере – чувствовал за Травничеком силу сродни той, что дремала в церкви, где он служил. И удивлялся: что делает в священниках, среди благостных размазней, этот человек, способный спокойно жить с лицом тролля?

Пастор махнул Калитину, прося остановиться. Калитин развел руками; невежливо, но что поделаешь, он спешит, а подвезет кто-нибудь другой. Внезапно Калитин вспомнил, что у Травничека есть машина, и не рыдван, а новый дамский кроссовер. Может, сломалась? Калитин даже хотел остановиться, сдать назад, но дорога уже стелилась под уклон, чтобы потом взлететь на холм, где в последний раз мелькнет в заднем зеркале церковь, а дальше пыльная, тряская грунтовка, яблони, холмы, охотничьи вышки на склонах… Дом.

Убежище.

Только сейчас он понял, как нестерпимо он хочет туда.

Калитин гордился тем, что в первые же минуты безошибочно угадал, почувствовал суть своего будущего приюта.

Ему посоветовали поселиться в сельской местности, где все жители знают друг друга и легко распознать чужака. Калитин, привыкший к закрытому городу, неохотно объездил несколько мест. Предложений было мало. В таких краях редко меняют жилье и судьбу. Выставленные на продажу дома были все как один старыми, крестьянскими, рассчитанными на большую, угасшую ныне, семью. Стояли слишком тесно, близко к соседям. Было в них что-то жалкое, растерянное. Казалось, не разорившиеся хозяева, а сами дома потерпели житейский крах, из гвоздей, цемента, штукатурки улетучилась связь вещей.

Калитин уже хотел возвращаться. Но в последнем городке маклер, худощавый и строгий старик лет семидесяти, выслушал его уклончивые, нарочито построенные не в ладах с грамматикой фразы о том, что ему хочется покоя, уединения, чтобы завершить наконец научные работы, завел длинный, в размер катафалка, зеленый “мерседес” и сказал, что покажет один подходящий вариант.

Калитина поразило тогда, что маклер, видимо, понял о нем гораздо больше, чем он хотел показать. В распахнутый момент переезда, в момент вынужденного, ограниченного временем и наличными деньгами выбора человек немного, но приоткрывает истинного себя. И маклер в силу своей профессии – подбирать людям дома, облекать в форму стен и крыши их тайные желания, подыскивать защиту от вытесненных страхов, скрываемых фобий, от опасного прошлого – догадался, кто такой Калитин и что ему, беглецу, на самом деле нужно.

Маклера не стало семь лет назад. Калитин был на его похоронах. Родные думали, что это добрососедский жест. Калитина уже приняли в деревне, он подошел по духу этим замкнутым людям, не любящим посторонних, потому что сам был таким. Заметив его, пастор Травничек одобрительно и мило кивнул булыжной своей головой. А он – он пришел хоронить свидетеля.

Калитин был уверен, что маклер не оставил никаких личных записей, никакого дневникового вздора. Только квитанции, счета, расписки, дисциплинированные и молчаливые. Пастор произнес короткую проповедь, что-то о даре честности. А Калитину было приятно смотреть на лаковую крышку гроба, по которой барабанил редкий, но крупный дождь – как в день его первого приезда сюда.