Андрей Воронин - Му-му. Заброшенная могила

— Я, малыш, не пехота, если тебе известно, — прищурился Хвостов. — Мы, знаешь ли, десант…

— Деса-ант, — передразнила его девушка и ласково провела пальцами по старому шраму на щеке. — Давай так с тобой договоримся. Всем, что с тобой происходит, ты со мной делишься. Во-первых, я тоже не кисейная барышня, знаешь же, что мой отец в спецназе служил и в Чечне погиб. А во-вторых, авось я тебе что посоветую полезное. Ты же не психолог, хоть и разведчик.

Матвей задумался. Втягивать Марину в свои проблемы он хотел меньше всего.

— Чем ты мне поможешь? Я ведь и так знаю, кому я неугоден. Это предупреждение — вещь, конечно, неприятная, но они зря деньги на «кино» потратили. Меня таким не испугаешь. Да, кстати, «кино» завтра же в прокуратуру занеси, не повредит. Только, — Хвостов глупо хихикнул, — не говори, во что это «кино» вылилось, а то нас завтра же в «желтый дом» заберут…

— Дурак ты, Хвостов, — покраснела Марина. — Я ему о серьезных вещах, а он…

— А «он» — тоже о серьезных, — продолжил Матвей. — Так вот, занеси и сдай по всей форме, под расписку. Если сразу же следователя дадут, просто расскажи, что посмотрели, посмеялись и подумали, что кто-то прикололся. Шума большого не поднимай. Как поняла?

— Поняла… Что тут не понять. Знаешь, мне эта вся ситуация совсем не напоминает детскую страшилку, которую в пионерском лагере рассказывают…

— Ой, Рыжик, откуда тебе-то про пионерские лагеря знать?

— А я, как ни странно, еще застала один из последних, именно пионерских. Как раз в 1991 году ездила, перед путчем. Мне восемь лет было.

— Старуха… — ласково произнес Хвостов. — Я и не думал, что ты «красногалстучную пионерию» помнишь.

— Да бог с ней, с пионерией. Я там, в этом лагере, не только страшилок наслушалась. Меня тем летом в настоящем склепе заперли.

— Что за елки-палки? — сделал Хвостов большие глаза. — Ты мне не рассказывала…

— Да рассказывать особо нечего. Недалеко от лагеря церковь стояла, полуразрушенная. А ты, думаю, понимаешь, как в те годы за нами воспитатели смотрели. Им своих детей нечем было кормить, что тут о чужих думать? Вот и понесла нас с подружкой нелегкая в эту церковь. А за нами, как оказалось, два пацана старших следили. Тоже приключений им захотелось. Короче, влезли мы в эту церковь, нашли комнатку, из которой куда-то вниз ступеньки вели, мы по этим ступенькам и пошли. С собой свечка была… Боимся, а ползем, друг перед другом храбрость показываем… А там дверь полуоткрытая. Свечку зажгли, входим… Матвей, ты не поверишь, но там решетки были и за ними гробы полусгнившие. Мы — ходу! А тут дверь прямо перед нами закрывается! Пацаны напугать решили… Ты извини за натурализм, но подружка моя сразу описалась. Стоит как столб, а под ногами журчит. Я-то из другого теста, ничего уже тогда не боялась — папа так воспитал. Да и в привидения не верила. Поняла, что кто-то из наших, из лагеря, попугать решил. Заорала как резаная, даже матерщину, помню, употребила. Не за себя испугалась — за подружку, она-то во всякую дребедень типа ходячих мертвецов верила…

— Живых бояться надо, а не мертвых, — заметил Матвей. — Впрочем, и живых-то особо пугаться не стоит. Во всяком случае, показывать им, что ты боишься. Ну и как, они вас сразу выпустили?

— Моментом! Слышал бы ты, как и что я там орала… Девочка, что со мной была, даже в себя пришла. Говорила потом, что я ее спасла. И на весь лагерь растрезвонила о том, что рыжая Маринка самая смелая и даже «взрослые слова» знает.

Хвостов усмехнулся.

— Ладно, Рыжая, я поеду. Мне к завтрашнему еще одну бумагу написать надо, а я еще не брался. Выходные будем вместе, договорились? Тогда и ответ дашь на мое предложение.

…В этот вечер Матвей Хвостов впервые в жизни солгал Марине. Никакой воздушной трубки в кадре он не видел. Ее просто не было. Несчастный с его лицом действительно умер, и умер страшной смертью.

Старушка Ванда Прокопович, москвичка невесть в каком поколении, жила в Трубниковском переулке, в самом центре столицы. Благодаря ее покойному мужу, реквизитору Мосфильма, трехкомнатная квартира в старом доме была похожа на музей — столько там висело на стенах сабель, шашек, палашей и другого оружия, снявшегося в фильмах о Гражданской и обеих Отечественных войнах и списанного якобы за поломкой.

Мебель тоже была старинной — не настолько, чтобы за каждым стулом охотились так же, как Остап Бендер, но добротной и очень дорогой. Трофейные немецкие картины, висевшие в гостиной, тоже не представляли особой ценности, но стоили недешево.