Андрей Воронин - Му-му. Бездна Кавказа

Вот и теперь он сделал то, о чем Дорогин даже и не мечтал: никого ни о чем не прося, не беря ни у кого санкции и даже не навешивая ни на кого электронных «жучков», он между делом, играючи (так, во всяком случае, это выглядело со стороны) подключился к мобильному телефону генерала ФСО Кирюшина. Если бы упомянутый генерал об этом узнал, его, наверное, хватила бы кондрашка — да, пожалуй, и не его одного. Дорогину и самому верилось в это с большим трудом; проще было предположить, что Гизмо не остановился на пиве, а пошел дальше, купив где-то по дороге и раскурив на пару с водителем порцию ядреной «афганки», и теперь делится с шефом своими видениями.

Но факт оставался фактом: в семь ноль четыре утра генерал-лейтенант Кирюшин позвонил полковнику Семенову и не терпящим возражений тоном приказал ему явиться к себе на дачу не позднее полудня. Бесценный Гизмо, которого по его заслугам следовало бы заключить в усыпанную крупными бриллиантами золотую оправу, поместить в витрину из пуленепробиваемого стекла и за большие деньги показывать иностранным туристам, не остановился на достигнутом и засек точку, из которой был сделан звонок. Получив на руки карту Подмосковья со сделанной обмакнутым в кетчуп указательным пальцем Гизмо пометкой, Дорогин с легким сердцем отпустил всех по домам, быстренько смотался в офис за кое-каким оборудованием и отправился в загородную поездку.

С Тамарой он попрощался второпях, если легонько поцеловать спящего человека в щеку вообще значит попрощаться. Это мучило его всю дорогу до дачного поселка: у него было ощущение, что из этой поездки он может не вернуться. Когда ему было десять или одиннадцать лет, пьяные электрики забыли закрыть дверь стоявшей во дворе трансформаторной будки. Мальчишки собрались вокруг и, не рискуя переступить порог, разглядывали негромко гудящие серые шкафы, красные ручки рубильников, предохранители и пучки толстых, покрытых тройной изоляцией проводов. На железной двери будки было написано: «Не влезай — убьет!» Сергей читал эту надпись тысячу раз, но только тогда не столько понял — что там, в самом деле, понимать, — сколько ощутил ее простой и грозный смысл. Ему казалось, что достаточно просто переступить порог будки, чтобы мгновенно превратиться в облачко дыма. Сейчас ощущение было очень похожее, только гораздо более сильное. Он влез не в свою весовую категорию, и это могло очень скверно закончиться.

Впрочем, шансы на успех у него были, и шансы неплохие. После разговора с майором Кулаковым стало ясно, что кто-то из его начальников — не то полковник Семенов, не то генерал Кирюшин, не то оба сразу, — занимается чем-то, находящимся далеко за пределами его компетенции и, тем паче, служебных обязанностей. Тот факт, что некто Дорогин уже который день путался под ногами у спецслужб, нарушая разработанные в тиши затемненных кабинетов планы, и до сих пор оставался живым и свободным, сам по себе говорил о многом. До него просто не доходили руки; противник действовал малыми силами, не рискуя подключать к делу и сотую долю находившейся в его распоряжении мощи, а это означало, что рыльце у противника основательно в пушку и он боится огласки.

Об огласке позаботилась Белкина. Варвара постаралась на славу, расцветив предложенную Дорогиным схему такими эпитетами, что в ее статье было черным-черно от трусливых заговорщиков, рыцарей плаща и кинжала, зарвавшихся властолюбцев, а также, разумеется, пресловутых черных полковников. Упоминались Гитлер, Муссолини, Пиночет и некоторые политические деятели современности. В заключение Варвара так яростно выступила в защиту российской демократии, словно по Белому Дому опять лупили прямой наводкой из танковых орудий. Статейка получилась в высшей степени провокационная, и сработала она отлично: не имея возможности взять неизвестного автора за шиворот и живьем закопать в мерзлую землю, заинтересованные лица забегали, как ошпаренные, и собрались на импровизированный военный совет. Результаты этого совещания превзошли все ожидания Сергея Дорогина, и теперь он мог не прятать взгляд, встречаясь с Ольгой Шаховой.

Он вернулся в дом, пересек просторную прихожую, которую так и подмывало назвать вестибюлем, и остановился на пороге гостиной. Под ногой что-то тихонько звякнуло. Наклонившись, Дорогин поднял и спрятал в карман стреляную гильзу.

В гостиной все было по-старому. Старинные напольные часы неторопливо отсчитывали время, в камине, потрескивая, жарко пылали березовые поленья. Отблески огня переливались в узких кривых зеркалах развешенных на медвежьей шкуре клинков и на сверкающем полированной нержавеющей сталью стволе богато изукрашенного пистолета, что валялся на полу у камина. Генерал-лейтенант Кирюшин полулежал в кресле, навалившись боком на подлокотник и свесив до пола руку. Глаза его были закрыты; он дышал неглубоко, но ровно. Перешагнув через растянувшийся на полу труп полковника Семенова, Сергей пощупал у генерала пульс. Пульс был нормальный. Никаких видимых повреждений на теле господина генерала также не наблюдалось, если не считать небольшого красного кружка на правом виске, диаметр которого идеально совпадал с диаметром пистолетного дула.