Дмитрий Красько - Отпущение грехов

А что пристало?

Решить для себя этот вопрос я не успел, потому что вновь хлопнула дверь, и я, не имея возможности посмотреть, кто пожаловал, справился об этом голосом:

– Полковник, это ты? Очки забыл?

– Это я, Вадим, – ответил визитер голосом Анжелы.

Понятно, я обрадовался. Хотя бурно выразить эмоции не удалось – в моем состоянии это было крайне неудобно, больше скажу – невозможно. Но все равно я радовался. Неожиданно сильно даже для самого себя. Вот уж не думал, что мне так хотелось Анжелу – если не видеть, то хотя бы слышать. Ощущать, что та рядом.

Кажется, она чувствовала то же самое. Уселась возле кровати и долго-долго молола какую-то чепуху, в которую я не вникал, наслаждаясь голосом. Кажется, она рассказала мне всю свою биографию с момента зачатия, не упустив ничего. В другой раз мне бы вся эта чушь быстро надоела, но не сейчас.

Потом Анжела сумела-таки привлечь внимание к словам, перевесив лапшу, полученную от Ацидиса, со своих ушей на мои. Оказывается, это полковник привез ее, и она ждала, пока он первый переговорит со мной. А проинструктированные люди Ацидиса присвоили мне чин лейтенанта контрразведки и много-много подвигов, и Анжела, глупая, даже не поняла, что будь все это правдой, такие сведения держались бы в глубоком-глубоком секрете.

Но она не поняла. Девушку очень возбуждала мысль, что я – герой невидимого фронта. Настолько возбуждала, что ее рука залезла под одеяло и заставила возбудиться меня. В отличие от большинства других мышц, половая работала безотказно, и я особенно ярко прочувствовал это, когда маленькая хитрая ладошка довела ее до кончины.

– И что я теперь скажу санитарке? – недовольно спросил я.

– Соври что-нибудь, – хихикнула она. – Скажи, что к тебе в окно залетел воробушек…

– …и уделал спермой все одеяло? – докончил я за нее. – Ты просто пользуешься моей беспомощностью. Ничего, я еще встану с этой кровати и приду в твою!

– Жду – не дождусь, – заверил Анжела.

А потом пришел доктор и заставил ее уйти. И так он приходил потом каждый день, прогоняя Анжелу, готовую сидеть в палате хоть целую вечность. Тем более что глаза у меня открылись и я мог подмигивать ей в нужных местах ее – по большей части – монологов. Кроме того, тело, в полном соответствии с предсказанием Ацидиса, начало жутко чесаться, а поскольку мои руки были сломаны, причем не единожды, то сам я с зудом справиться не мог, и ладошки Анжелы, поглаживающие меня во всех местах, приносили известную долю облегчения. Правда, если откровенно, большую часть времени они совершали маневры в районе паха, но я этому уже не противился, тем более что санитарки, меняющие постельное белье, претензий по поводу заляпанных простыней и пододеяльников не предъявляли. Мне, во всяком случае.

Через неделю пришел Ацидис и принес новые документы. Поздравил с тем, что у меня открылись глазки, и порекомендовал почаще жевать одеяло, чтобы зубки тоже прорезались. Я послал его подальше – и он пошел, пообещав, через неделю вернуться, чтобы занести банковский чек.

После его второго посещения я попробовал встать на костыли, хотя за полчаса до того доктор делал круглые глаза и пугал меня разными ужасами о том, что со мной будет, если попытаюсь сделать это без его высочайшего соизволения. Однако руки не болели, мне показалось, что они вполне уже срослись, и я рискнул. Но, изведав прелесть миллионовольтного разряда, прошивающего тело от пяток до самой макушки, упал на кровать и долго-долго валялся на ней, любуясь угольной чернотой собственного сознания.

Но все хорошее когда-нибудь заканчивается. И мое пребывание в больнице тоже закончилось. Хромающий на обе ноги и придерживаемый Анжелой, я спустился с больничного крыльца и застыл на подъездной дорожке, глядя на ослепляющее солнце, которого не видел – вот так, тет-а-тет – уже черт знает, сколько.

В бумажнике лежал банковский чек, – долларовый, шестизначный! – рядом стояла девушка, с которой я не отказался бы провести остаток жизни, и я был уже не Чубчик, прожженный убийца, а Вадим Муканин, человек со стерилизованным прошлым и, весьма возможно, счастливым будущим. В общем, жизнь была прекрасна и удивительна, как кокосовый орех.

Все рухнуло в один момент. Теплый воздух разорвался визгом покрышек – звук, почти сразу перекрытый верещанием обалдевшей от ужаса Анжелы. А я словно провалился в прошлое – стоял возле городского управления ГАИ, а на меня несся Засульский.

Я посмотрел в ту сторону, откуда визжала покрышками смерть, и увидел темно-синий автомобиль, «Тойоту Краун», над баранкой которого в напряженной гримасе ненависти застыло бледное лицо.