Дмитрий Красько - Отпущение грехов

Но сюрприза снова удостоился я. День как-то упорно не желал складываться, а счет – сравниваться.

Когда трель звонка смолкла и дверной глазок на секунду потемнел, я даже не встревожился – освещения на площадке не было, так что меня разглядеть в полумраке наблюдатель не мог. Только Катаева, но ведь как раз его-то здесь и ждали. И, словно в подтверждение этого, заклацали запоры – хозяин, или кто там его заменял, – готовился впустить визитеров.

Я усмехнулся. Что ж, шестиствольного пулемета не прихватил, но то положение, какое умудрился занять к этому моменту, было довольно выигрышным. Хотя, конечно, с шествиствольником было бы внушительнее.

Но когда дверь гостеприимно распахнулась, я и думать забыл про пулемет. Потому что на площадку сразу выскочили трое, вооруженные так же, как и я – пистолетами. Одним из выскочивших, как ни странно, был сам Козодой. Видимо, деканы тоже играют в войнушку.

Времени на раздумье не оставалось. Его вообще внезапно оказалось очень мало – хватало лишь на действие. И я начал действовать. Тупо, как паровоз, который летит вперед, не глядя, что у него там, впереди – Анна Каренина или состав с горючим.

Две пули я выпустил не отходя от кассы – в спину так и не успевшему пошевелиться Катаеву. Судя по тому, что стало с его поясницей, пули разворотили ему обе почки.

Я начал разворачиваться, чтобы обеспечить более тесный контакт с теми, что вышли меня встречать. Изъясняться на словах смысла не было. Особенно после того, как двумя выстрелами оказались разрушены все мосты. Но Козодой все же заговорил. Причем, такими словами, которых трудно ожидать от декана и Гласа Божия.

– Пи…дец тебе, говнюк! – истерические нотки в голосе едва ли способствовали укреплению авторитета, но Козодою было не до подобных мелочей. – Думал всех перехитрить?! Хрена с два! Витек позвонил перед выездом, мы тебя ждали! Алтарь тоже ждет тебя, гондон!

Он дернул дулом пистолета, но я успел выстрелить первым. Причем, трижды – со странной отстраненностью наблюдая, как набухает кровью его белая рубашка.

Потом что-то большое и очень горячее ударило меня в плечо и сбросило вниз, с лестницы. Я закувыркался, отчаянно матерясь, потому что все вокруг завертелось в дурацкой бешенной пляске. Дважды ударился головой, боли при этом не почувствовал, зато вдоволь налюбовался звездами собственного производства. Потом меня встретила лестничная площадка. На ней я и распластался, вниз лицом и с вытянутыми в разные стороны руками-ногами, словно морская звезда, тулящаяся к утесу во время прилива. Я, как и она, отчаянно мечтал о покое. Движением в данный момент был сыт по горло.

Вниз по лестнице прогрохотали шаги – сектанты вовсе не желали предоставить мне возможность умереть спокойно. Я даже не успел повернуть голову, чтобы посмотреть, от кого ждать неприятностей в ближайшие мгновения – бок взорвался болью. Очевидно, в него по самое не хочу погрузился ботинок. Проверять справедливость этой догадки я не стал – почему-то вдруг захотелось совсем другого: вывернуться почти наизнанку, обхватив бок руками, одна из которых уже заметно теряла чувствительность, и с легким недоумением слушать голос, прорвавшийся сквозь желтизну тупой боли:

– Давай! Только в голову не пинай. Пусть он, падла, почувствует свою смерть!

Это было, конечно, очень любезно со стороны говорившего – позаботиться о том, чтобы я не впадал в беспамятство, но мне такая заботливость показалась несколько излишней.

То ли организм включил защитные механизмы, то ли боль сделала свое дело – на меня навалились слабость и непреодолимое желание прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик, впасть в спячку. Потому что не спал долгие-долгие годы. Странно, ведь еще двадцать минут назад был бодр и свеж. Но, лежа на полу и держась за рвущийся от боли бок, я знал одно – спать хотел так, как не хотел еще ни разу в жизни. Даже не смотря на боль. И уж тем более – жесткость принявшего меня ложа.

Но поспать мне, ясное дело, не дали.

Сколько ног пнуло меня разом – сказать не берусь. Пересчитать не сумел – из положения «лежа» это делать неудобно. Однако боль была куда шикарнее, чем после первого удара в бок, охватив, как показалось, уже все тело. На сей раз желтизна расцвела в голове всерьез и надолго.

Потом, после четырех-пяти повторений, я понял, что это далеко не предел. Но было уже все равно – после того, как желтизна достигла максимальной степени насыщенности. Я принимал последующие удары довольно равнодушно – свернувшись в позу зародыша и по возможности, чисто инстинктивно, прикрывая голову руками.