Сергей Зверев - Фоторобот в золоченой раме

— А Вена?

— Помойка. Одни чурки на улицах. И гансы пиво гектолитрами глушат. Европа — дерьмо. Весь мир — дерьмо. И кругом одни говнюки.

— Что-то ты в печали. Бизнес не заладился?

— Есть проблемы. Но не по твоему ведомству. — Кац побарабанил пальцами по панели управления, потом неожиданно резко осведомился: — Как там Ирина со своим зомбаком?

— Ты Рубена Николаевича имеешь в виду?

— Его.

— Отлично. С ИВС на СИЗО прописку сменили. Жалобы в Генеральную прокуратуру и президенту о произволе правоохранительных органов как на швейной машинке «Зингер» строчат.

— То ли ещё будет. Вон в «Аргументах и фактах», в «МК», на телевидении — уже штук пятьдесят материалов про это дело. В Лондоне в газетах и то пишут. Прославились!

— Писать им больше не о чем, — скривился Платов, которого шумиха вокруг дела «перелицовщиков» начинала утомлять и тревожить.

— Антиквариат вообще любимая тема криминальной хроники. А дел по поддельщикам давно не было — тут уж нездоровый ажиотаж обеспечен. Сенсация… Ты даже не представляешь, что вы натворили! Какое осиное гнездо разворошили.

— И какое?

— Всё тихо было. Олигархи покупали полотна для себя и для друзей. Знаешь, что львиная доля взяток даётся произведениями искусства. И всё тихо, спокойно, все довольны. И тут вы со своими разоблачениями. И тут у уважаемых людей возникают вопросы — а настоящий ли Шишкин за лимон грина у них на стене. Или это Вася Шишкин из соседнего подъезда за десять рублей.

— Стрессовая ситуация.

— Вот именно. И ещё список Сурина… Добились вы того, что множество людей сон потеряли. Сейчас возвраты пойдут на астрономические суммы. Теперь уже на каждое полотно по три независимых экспертных заключения требуют.

— И фуфло не толкнёшь.

— Вот именно! А куда без фуфляков? На всех классиков не хватит. В общем, рынок вы обрушили. Да и Левицкие тоже не лыком шиты. Борьба будет. И в этой борьбе у них много союзников. Мамаша Левицкой, старая прожжённая ведьма, ходит по антикварам в Питере и в Москве и выцыганивает деньги на выкуп из узилища дочурки.

— Первый раз слышу. — Платов удивился от такой наглости. — И дают?

— Дают. Потому что она сопровождает свои просьбы заявлениями — если Ирочка не выйдет в ближайшее время, она про вас, негодяев, всё расскажет. А знает она немало. Набрала несколько десятков тысяч долларов.

— И выводы? — пристально посмотрел на Каца Платов.

— Да лучше было бы развести всю ситуацию. И вернуться на исходные.

— Дело будет расследовано, — хлопнул Платов ладонью по колену. — И направлено в суд.

— Тут ещё один момент. Участники всей этой истории на взводе и готовы на самые безрассудные поступки.

— Какие? Грохнуть потерпевшего? Или всю следственную группу?

— Уже не поможет… В общем, с тобой хотел поговорить один парень. — Кац замялся.

— Чего ещё за парень? Йосик, не ходи кругами.

— Носорог.

— Он что, в России?

— Не смеши мои подмётки. Какая Россия? Он в Словакии… Просто хочет потрещать с тобой по телефону.

Платов прикинул ситуацию и нехотя произнёс:

— Что с тобой поделаешь, Красная Шапочка. Согласен его выслушать.

— Вот и отлично.

Кац залез в кожаную сумку, вытащил оттуда три мобильных телефона, выбрал красненький, нашёл в памяти номер, нажал на соединение. И радостно завопил:

— Ромочка, дружок мой ситный, как ты там на чужбине? Сны о русских берёзах не донимают?.. Я что делаю? С Платовым в машине кукую. Поминаем из фляжки русский антикварный бизнес, погубленный твоими руками. Будешь говорить с товарищем подполковником? Он согласен выслушать твои жалкие оправдания… Передаю трубку.

Платов взял мобильник.

Голос был густой, Носорог приблатнённо растягивал слова — сказывались бурная молодость и широкое общение с контингентом.

— Валерий Николаевич, очень приятно вас слышать. Я не слишком надеюсь на то, что этот разговор мне чем-то поможет. Просто хочу кое-чего прояснить.

— Я весь внимание.

— Я в этой истории вообще потерпевшая сторона. У меня опечатали галерею. Изъяли вещи. Я вынужден скрываться. И всё это почему?

— Потому что торговали поддельными картинами!

— Я не знал, что они поддельные.

— Ой, Роман Олегович, мы же взрослые люди. И нам обоим всё понятно.

— Ну, допустим, знал. Ну и что? Всем было хорошо. Покупатели счастливы, что у них шедевры. Продавцы счастливы, что у них деньги. Картина становится шедевром не когда её написали, а когда появилось искусствоведческое заключение, что это шедевр… Я с самого начала был за то, чтобы с Цеховиком решить вопрос мирно. А Ирка, эта лимита потасканная, закусила удила — мол, никому и ничего. Я готов был отдать свой тридцатник зелени, который за каждую картину получил. Но по сто пятьдесят платить — это выше моих возможностей.