Федор Метлицкий - Стокгольмский синдром

Моя скрипка часто разлажена, и сколько трудов надо, чтобы настроить себя на «пронзительный» лад, прорвать серую пелену! Мой дневник – череда уточнений-подпорок, записи-заклинания откуда-то из глубин младенческих воспоминаний или видения самого любимого, исцеляющего.

В процессе умственной дремы добирался до некоего света, где мог быть полностью искренним, и все вспыхивало в озарении. Появлялось ощущение времени, судьбы. В этот миг леса подпорок убирались. Но утром они линяли, измельчались, исчезал смысл, и снова видел мир фотографично. Приходилось подходить с другого боку, снова искал новые подпорки, старые уже не действовали.

И хотелось снова взглянуть на картину бабки, чтобы настроить мою скрипку.

Откуда-то донесся голос старика.

– Ты приближаешься к блистающему свету, но с двояким сердцем. Ты из тех немногих смертных, кто совершает усилие. Но некая болезнь тянет в болото.

Я удивился.

– Иногда могу прорвать эту пелену.

– Ты узко понимаешь свет. Так держатся секты. Но то не узкий луч. Нельзя им заменить всю жизнь, со всем ее чудом.

Я и раньше догадывался, что здесь исток моего одиночества.

Я остался один со Стариком (так мы его назвали), чтобы договорить.

– Где живете?

– Везде, где мой дух свободен.

– Значит, бомж? И, наверно, болен.

– А что, есть здоровье? Ты, ведь, тоже нездоров.

– Интересно, откуда вы знаете?

– В головах людей каша – причина заболеваний духа. Все вы не нашли путь.

Мы разговаривали о странной болезни людей, и вдруг я увидел, что один, разговариваю сам с собой.

На самом деле о Старике давно ходили слухи, его видели шагающим по городам и весям в белом балахоне, с развевающейся седой бородой. Он нес в своих проповедях что-то легкомысленное – призывал к душевному усилию растворить душу и тело в некоем грандиозном сознании. Любопытные слушали его, и… что-то в них менялось. Оставались теми же, но поневоле поступали не так, как свойственно им. Вдруг понимали, что жить душно, и как отвалить камень? Где оно, единственное исцеление души? Называли это синдромом Старика. Говорили о новом колдуне, привораживающем словом.

После его посещения в организациях и людях стали совершаться странные вещи.

Один мелкий банк вместо кредита выдал на доверии небольшие беспроцентные суммы малым предпринимателям без расписки, что спасало их отчаянное положение. И странно, банку стали возвращать полученное, и даже появились спонсоры.

Кто-то организовал спортивные состязания инвалидов, создал театр, где они играли Чехова.

А где-то организовалась служба безвозмездной помощи: передавали от богатых неимущим одежду «second hand», кормили бездомных, развозили по домам пьяных, помогали боязливым гастарбайтерам, обитающим в рыночных подвалах и норах, тушили пожары. Старушка-нищенка собирала на паперти милостыню, чтобы поставить памятник погибшим солдатам.

Некоторые стали отказываться от установленных норм жизни. Известный литератор перестал писать и уединился где-то в провинции, навеки скрыв свое лицо. Бородатый ученый, сделавший открытие мирового значения, отгородился от пристающего мира, не пришел получать премию, уединившись у себя на даче, и во время официального чествования уехал на рыбалку. Даже сознание, что в любой момент может стать богатым и знаменитым, не прельщало его. Общество потешалось, и было оскорблено немыслимым: как можно отказаться от миллиона евро?

Качество товаров ряда фирм, лихо рекламируемых в телевизионных роликах, действительно стало соответствовать: покупатели всерьез поверили, что их продукты без генетически модифицированных добавок; цельное молоко на самом деле цельное, а порошковое стыдливо называли «молочным напитком»; хлеб стал вкусным, чудесно пористым.

Некоторые олигархи (странно, после знакомства со Стариком) стали покупать за границей увезенные за границу ценности и дарить их государству, обещали отдать свои миллиарды на благотворительность, правда, после смерти. Благотворительность становилась престижной.

Впрочем, было бы нелепо приписывать Старику все хорошее, что стало происходить на свете, хотя его видели во всех этих местах. Скорее всего, он был наблюдателем, Смотрящим от Единого, как видно из его рукописи на рулоне для факса, оставленной в нашей организации.

«Я послан увидеть начало третьего тысячелетия, когда наступит конец света (здесь считают от рождества Сына Человеческого, как было предсказано), если человеческий род не сумеет найти пути к Золотому веку всеобщей близости и доверия, и это свершится в сороковом колене.