Сергей Тютюнник - Осколок в форме сердца

Женя подполз к нему на непослушных коленях, сгреб сына в охапку, погасив детское сопротивление, и прижал к себе. Ребенок упирался, засучил ногами, захрипел маленькой грудью. Васильев уткнулся головой в стену, прижал сына к себе сильнее и, пока тот не перестал биться об него и не затих, неловко подломив руки, долго шептал над ним деревянными губами:

– Сынок, не бойся… Я ж твой папка…

Потом жена душила Васильева за шею, терла щеки, чмокала в усы… Она готова была его съесть, а на следующий день сказала, дрожа тонкими ноздрями:

– Ты только выслушай спокойно и не кипятись… Я больше не могу на их самодовольные рожи смотреть. Я сказала, что тебе уже послали представление на майора…

Васильев взял сигареты и вышел на улицу.

Чеченская мина с кавалерийским свистом перемахнула через глиняные холмы и радостно лопнула на командном пункте батареи Васильева. Женя охнул от боли в ноге и нехотя, медленно прилег на расквашенную дождем и пудовыми солдатскими сапогами землю. Прорванная штанина под правой коленкой ржавела от крови. Батарейцы кинулись к Васильеву, побледневшему от обиды на судьбу.

– Без суеты давайте, – прошептал Женя белыми губами и закусил кончик черного уса. – Старшему офицеру батареи принять командование на себя! – стараясь придать голосу начальственную уверенность, распорядился Васильев и уцепился за плечи двух солдат.

Пока артиллеристы с боевиками переплевывались снарядами, Женя лежал без штанов на грязном матрасе и тупо глядел на белую повязку бинта вокруг правого колена. Полиэтиленовая пленка, заменявшая стекла на окне расстрелянной кирпичной халупы, вздувалась от пальбы и взрывов. Васильев попытался встать, но скрипнул зубами от боли и снова затих, на слух определяя места падений «духовских» мин. «Плохо бьют, – размышлял Женя, – видно, из кузова машины пуляют на ходу. Вряд ли еще попадут…»

В приемном отделении госпиталя была очередь в три человека. Васильев сел на скамейку, выкрашенную в белый цвет. Между ног поставил палку-трость, которую ему отшлифовал из найденной на берегу реки коряги старшина батареи. Портфель с вещами запихнул под лавку. Ждал недолго.

– Феликсовна! – позвала вдруг кого-то молоденькая дежурная, не поднимая головы от журнала, в который записывала биографические данные и номера войсковых частей больных и раненых.

Появилась грузноватая медсестра в белых шлепанцах на полных ногах. Она умными серыми глазами посмотрела на офицеров и увела в перевязочную лейтенанта с распоротой щекой в засохшей крови.

– Так, что у вас? – Дежурная взглянула на Васильева.

– Да вот, – замялся вдруг Женя, – нога…

– Что нога? – Дежурная иронично улыбнулась, уловив Женькино замешательство.

– Ранение. – Васильев опустил глаза, начиная злиться и на себя за смущение, и на миловидную медсестру за ее иронию.

– И когда вас ранило? – выключила улыбку дежурная.

– Да с неделю назад. – Женя закусил ус.

– Что же раньше не обратились?

Васильева тяготил разговор, вся эта необходимость объяснять юной дурочке обстоятельства ранения и причину того, что он обратился в госпиталь так поздно. Тем более что лечить она его все равно не будет. Ее забота – сделать запись в журнале и передать раненого врачам. Но медсестра смотрела на Женю и ждала ответа. Понятное дело – она «при исполнении»… И Васильев, вздохнув, пустился в объяснения:

– Поздно обратился? Потому что был «на точке», километрах в двадцати отсюда. Пока начальству доложил, пока дождался замены батареи… В общем, раны уже начали зарастать. А ходить больно…

И опять Васильев смутился, потому что пришлось признаться симпатичной девушке, что ему, здоровому 34-летнему мужику, боевому офицеру артиллерии, – больно.

– Ну, ладно. – Дежурная принялась записывать в журнал Женькины фамилию, инициалы, возраст, номер войсковой части, причину обращения за медпомощью и еще что-то.

Пока писала, ушел лейтенант с зашпаклеванной щекой. В приемном появилась медсестра, которую дежурная с уважением звала Феликсовной, хотя та была с виду не старше Васильева. Достав из кармана халата сигарету, она обратилась к Жене:

– Извините, у вас огня не будет?

Васильев опять столкнулся взглядом с ее серыми умными глазами и захотел вдруг подпилить столб ее учтивого равнодушия.

– Смотря какой огонь, – сказал, доставая спички. – Душевный был, да весь вышел, осталось вот – кресалом высекать искру.

– Спасибо. – Феликсовна не изменила выражения глаз, прикурила и вернула Жене коробок. Поблагодарила без всякого оттенка настроения в голосе, без лишних жестов – все просто, скупо, с дистанцией. Женькина дешевая хохма осталась без внимания.