Евгений Сухов - Искупление вины

— Я не танцую.

Отказ услышали даже оркестранты, и труба, сбиваясь с ритма, уныло застонала, усиливая фиаско. Летчик держался молодцом. Не убирая с лица располагающей улыбки, он в сожалении развел руками и под звуки вальса «На сопках Маньчжурии» потопал к своему столику, где его уже поджидали хохочущие сослуживцы.

— Ай, да Тонька! — восхищенно воскликнул Гена. — Герою войны отказала. На войне не сбили, а тут она его просто наповал сразила…

Не дослушав его, Михаил вдруг резко поднялся с места.

— Ты куда? — удивленно посмотрел на приятеля Геннадий.

— Здесь недалеко, — бросил через плечо Аверьянов.

— А ты отчаянный, — покачал головой Геныч.

Аккуратно огибая столики, Михаил подошел к Антонине и произнес:

— Потанцуем?

Девушка покорно поднялась и положила невесомые руки на его плечи. Музыканты, поддавшись настроению, вдруг заиграли туш, а в дальнем конце зала кто-то отчаянно захлопал в ладоши.

— Это твой летчик хлопает? — спросил Михаил, посмотрев на Антонину.

— Почему мой? Я его впервые вижу.

— Это просто такая шутка. Кажется, твой несостоявшейся ухажер слегка расстроился.

— Ничего страшного, ничто так не закаляет мужской характер, как отказ женщины.

— Думаешь, он переживет? Я бы на его месте не пережил.

— Вот как? И что бы ты сделал?

— Упал бы у твоих ног с разбитым сердцем.

— Тебе это не грозит. Я бы тебе не отказала. Ждала, когда ты подойдешь.

— Мне кажется, ты меня не дождалась.

— За то время, что мы не виделись, многое произошло. Только потом я поняла, что всю жизнь ждала такого парня, как ты.

— Жаль, что не дождалась.

Антонина уверенно выдержала его взгляд. В эту минуту Михаил осознал, что перед ним совершенно другая девушка, которую он совершенно не знал. От прежней Тони остались лишь ямочки на щеках.

— Мы можем исправить нашу ошибку.

— С моей стороны ошибки не было.

— Согласна, не было. Я сама во всем виновата.

— Хорошо. Когда?

— Если хочешь, сегодня вечером… Есть одно место, где нас никто не увидит.

— Нам надо от кого-то скрываться?

— Ты должен меня понять, не все так просто.

— Тогда пойдем.

— Сейчас?

— Да.

— Ты надолго? — спросил Геннадий, когда Михаил с Антониной проходили мимо столика.

— Меня не жди. — Аверьянов достал деньги и положил их на стол: — Расплатись.

Вышли из ресторана. Было темно. Где-то в сквере под фонарем стрекотал сверчок.

— Нам далеко идти? — спросил Михаил и к своему неудовольствию почувствовал, как его голос заметно подсел. Вечерний сумрак добавил Антонине таинственности, плотно окутав ее фигуру.

— Мы уже почти пришли, — негромко произнесла она. — Вот в этот подъезд. Осторожнее… Там темно. Почему-то здесь все время выворачивают лампочки…

По скрипучим деревянным лестницам поднялись на третий этаж. На площадке четыре двери, обитые черной затертой материей.

— Куда дальше?

— Мы уже пришли. Нам сюда, — показала Антонина на дверь справа и, открыв сумочку, стала рыться в ней в поисках ключей. — Куда же они подевались? Ага, нашла.

— Чья эта квартира?

— Моей бабушки. — Она вставила ключ в замочную скважину и, дважды повернув, распахнула дверь. — Проходи, только поаккуратнее, бабушка крепко спит, но мало ли чего…

— Не переживай.

На цыпочках прошли в комнату, где за шифоньером, служившим одновременно перегородкой, раздавалось негромкое сопение.

— Я сейчас зажгу свет, — прошептала Тоня, подходя к столу, где стояла керосиновая лампа. — Она все равно не проснется.

— Ты думаешь, это нужно? Я тебя отыщу в любой темноте.

— А я хочу видеть твои глаза.

Вспыхнул фитиль керосиновой лампы, и дребезжащий свет мягко распространился по всей комнате.

— Иди сюда, — потянула Антонина за руку слегка замешкавшегося Михаила. — Садись, — показала она на край кровати.

Тоня была рядом, уже всецело принадлежала ему. Оставалось только протянуть руку и забрать ее целиком. Вот только предстоящая близость отчего-то совсем не радовала, внутри что-то угасло, а то немногое, что еще теплилось, могло погаснуть от малейшего дуновения. Оставшись с Антониной наедине, Михаил неожиданно осознал, что прежнему пожару не полыхать. Все перегорело, поблескивали только коптящие головешки, отравляющие существование. Она медленно поднялась и уверенными движениями начала снимать с себя длинное платье. Вдруг руки ее замерли в воздухе.

— Что с тобой? Почему ты на меня так смотришь? Со мной что-нибудь не так?