Татьяна Рубцова - Чёрные апостолы

Я все сделал. И если кто считает, что при этом думал о чем-то таком, глядя на ее голый живот и ноги, то он или окончательный болван, или ненормальный. Я здоровый мужик, но тут во мне ничего не шевелилось. Я был почти что, как врач, только больше измотанный и здорово напуганный. Но, в общем, я поверил ей, что держал себя молодцом и все делал правильно.

Я взял драгоценную сумку и поставил ее между нами, когда сел. Умница Настя меня понимала. Она молча протянула руку и сжала мою, потом закрыла глаза и, улыбаясь, стала дышать глубоко и ровно.

— У тебя уже не болит?

— Нет, — она отвечала тихо, продолжая лежать прямо и не открывая глаз. Под глазами ее синели тени, черты лица заострились, а губы поблекли.

— Сережа.

— Что? — только что отвернувшись, я повернулся снова. — Тебе не трудно принести мне попить из термоса, он был рядом с сумкой.

— Сейчас.

Теперь рука ее сжимала сумку.

— Посмотри сначала, как маленький.

Я посмотрел. Младенец тут же перевел на меня взгляд, и я слегка щелкнул языком и подмигнул ему.

— Не спит?

— Не-а. Он мир изучает.

Я принес ей термос и тут понял, что тоже хочу пить.

— Я пойду к ручью, напьюсь, — сказал я ей.

— На вот теплый чай из термоса.

— Нет. Хочу холодной воды.

— Ну, иди.

Я отправился к ручью. Забытый мной бушлат так и валялся на берегу, а я даже не чувствовал холода. Склонившись к воде и зачерпнув полную пригоршню, я хотел поднести ко рту, но опомнился: руки мои все еще были в слизи, и я хорошенько потер их, смывая в ручье, потом только зачерпнул воду. И тут услышал шум подъезжавшей машины.

Я подскочил на месте, потому что, не оглядываясь даже, знал, что это «ЕРАЗ», знал просто по звуку, потому что сам был водителем.

Не понимаю, как это получилось, но я стал действовать, как в хорошем боевике. Мигом собравшись, я подхватил свой бушлат и нырнул в кусты, росшие чуть дальше по берегу, и только распластавшись так, что ноги касались воды, я осмелился выглянуть из-за ветвей.

«ЕРАЗ», как раз разворачиваясь, останавливался возле Насти, застывшей от страха. Дверца его распахнулась, и на землю выпрыгнул Андрей, а за ним еще два апостола.

— Вот она где.

— Ты что это, Настеныш, сбежать решила? — Андрей склонился над ней. — И кто родился?

— Мальчик, — Настя всхлипнула.

— Молодец.

— А этот где?

Андрей быстро обернулся, сверкнув рубиновым цветом глаз, а парень заткнулся, отступив.

— Ты зачем сбежала, девонька? — я видел, как Настя заерзала на месте. — Чтобы родить вот так, под кустом?

Настя всхлипнула.

— Я в больницу хотела… Там рожать…

— Так. А я уже что, и рода бы не принял? А пеленки и все остальное зачем взяла? Предусмотрительная больно. Не ври мне. Ты куда собралась?

Я слышал, как Настя заплакала.

— Из-за него сбежала, отвечай?! Где встретиться хотели?

— Нигде. Я милицию хотела позвать, пока вы его не убили.

— И что же?

— Не успела… родила… простите.

— Кто-нибудь здесь поверил? — это уже сказал один из апостолов.

Но Андрей быстро обернулся к нему:

— Мне не врут!

— Что теперь со мной будет? — всхлипывала Настя.

Андрей не ответил, нагнулся и легко поднял ее на руки.

— Что кривишься? Самой противно? А кто виноват? Сама.

Говоря так, он повернулся к микроавтобусу.

— Держите дверцу шире. Да возьмите сумку с ребенком. И осторожнее. Он принадлежит коммуне.

— Хай, босс.

Андрей даже не оглянулся. Он влез с ношей в микроавтобус. Блатной апостол, едва сгибаясь, подхватил сумку, и все трое скрылись в машине. Хлопнула дверца, «ЕРАЗ» дал задний ход, развернулся и уехал, наполнив лес шумом двигателя и запахом сгоревшего бензина.

Я остался один. Тут только я понял Настю. Умница, она вернее отвела от меня опасность, честно признавшись в первоначальном намерении. Но каково будет теперь ей! Я вскочил, в горячке бросаясь за микроавтобусом, но остановился на том месте, где она лежала и заметался. Простыня, вся в бурой, засыхающей корке, заставила меня чуть не завыть.

Эта девочка, чувствуя схватки, побежала спасать меня. Я, вот этими недостойными руками, принимал ее ребенка, и сам, сам перерезал ему пуповину! А теперь что же получилось! Этот красноглазый урод со своими недоношенными апостолами будут делать с ними обоими: и с матерью, и с ребенком все, что им вздумается. Нет уж. Гад буду последний, если позволю это. И пусть об меня вытирают ноги после такого предательства.

Пусть я слабак последний, пусть я побоялся схватиться с тремя сильными мужиками, среди которых был Андрей, обладатель черного пояса; я ведь не Ван-Дам, в конце концов. Но я тоже мужик, и у меня есть самолюбие. И стать мне петухом, если я не вытащу их на свободу, в цивилизованный мир.