Александр Мазин - Право на месть

– Уй,– придушенным голосом сказал коренастый.

Ему было очень больно, и Ласковин немедленно применил обезболивающее: ребром ладони по шее.

С «медиумом» в руке он ворвался внутрь…

Врагов больше не было. Квадратный, обмякшей тушей валявшийся на полу, был единственным.

Просторная комната. Диван, стол, телевизор, испускающий мыльную пенку, огромный портрет Лешинова в черном облачении, занавеска, похожая на американский флаг…

Ласковин отдернул ее.

Прислонившись спиной к стене, в крохотном чуланчике сидел Федя.

– Федор! – позвал Ласковин.

Парнишка повернул голову. Лицо его было в ссадинах, а глаза пустые, как экран отключенного монитора.

Ласковин сунул пистолет в кобуру, потряс парня за плечо.

– Ну же, дружище,– с беспокойством проговорил он.– Очнись, это я!

Федя смотрел не мигая… и не узнавал. Ласковин шепотом выругался. Похоже, накачали парня какой-то дурью.

– Вставай! – Ласковин потянул Федю за руку.– Вставай, Федор, пойдем отсюда!

Парень поднялся. Похоже, просто отреагировал на слово «вставай».

Не отпуская руки, Андрей повел его к двери. Федя медленно переставлял ноги. Как тяжелобольной. Переступая через тело квадратного, споткнулся, и Ласковин с трудом удержал его от падения.

Оказавшись на темной лестничной площадке, Федя уперся, не желая двигаться дальше. Андрею пришлось приложить силу, чтобы свести его вниз. В итоге до машины они добирались минут пять. Наконец Ласковин усадил парня на заднее сиденье. И выехал на Гривцова.

Половина дела сделана. Ласковин освободил одного из двоих. Но никакого удовлетворения не испытал. Юра по-прежнему оставался в руках Лешинова, а вид Феди внушал серьезные опасения. На Вознесенском Ласковин остановился и, сняв куртку с совершенно безучастного парня, проверил его руки. Он был бы рад обнаружить след укола, но не обнаружил. Андрей вспомнил, как Лешинов демонстрировал ему «борьбу с преступностью», и помрачнел. Враг оказался способным на действия, бороться с которыми Андрей не умел. Он заскрипел зубами. Ярость жгучей волной поднялась изнутри.

«Спокойней»,– приказал он себе, и ярость ушла вглубь, затаилась, пульсируя где-то внутри, как огонь в газовой топке.

У Андрея оставался единственный козырь. Он вышел из машины, взял трубку таксофона…

– Слушаю,– раздался певучий баритон Зимородинского.– Андрей, ты?

– Я,– сказал Ласковин.– Слава, срочно нужна помощь!

– Что? – ровным голосом спросил Вячеслав Михайлович.

– Федор. И Юра. Я еду к тебе.

– В зал,– уточнил Зимородинский.

– Они… – начал Андрей.

– Потом,– перебил сэнсэй.– Не по телефону. И положил трубку.

Пустой и потому кажущийся непомерно огромным зал. Озабоченное лицо Зимородинского. Неподвижное, восковое лицо Феди. Хорошее юное лицо. Княжеский отрок из отечественной киношки.

– Да… – тянет Зимородинский, осторожно, как к чему-то хрупкому, прикасаясь к вискам юноши. На правом – кровоподтек, уходящий под ровную границу волос.

Ласковин всегда обращал внимание на руки людей и вдруг впервые замечает, какие тонкие пальцы у сэнсэя. Как можно драться такими пальцами? Как можно такими пальцами пробивать накачанные мышцы брюшного пресса? Однако можно.

– Да-а… – тянет Зимородинский, отодвигается от Федора, дергает себя за ус.– Да-а… Он поворачивается к Андрею:

– Ошибся ты, охотник…

«Почему охотник?» – удивляется Ласковин. Никогда Слава не называл его так. Андрей смотрит на Федю. На светлые полоски усиков над распухшей губой. Лицо восковой фигуры…

«Ты ошибся, охотник…»

Снова ярость – как бритва по живому телу.

У Андрея темнеет в глазах. Нет, светлеет, горит – больно!

Серые, блеклые, как запотевшее стекло, глаза Феди.

Ярость струей выплескивается в них, ударяет вглубь, в никуда… Долгий стон. Как удар далекого колокола.

Пустой темноватый зал. Зимородинский, дергающий себя за ус. Серые остановившиеся глаза… И мутной пленки больше нет.

Ласковин осознает (как будто не о себе – о другом), это его ярость смыла муть…

– У-у-у-м-м,– мычит Федя.– У-ум-м!

Зимородинский бросается к нему. Тонкие сухие пальцы – на виски.

– Руки! – кричит он Ласковину.– Руки держи!

Андрей мгновенно ловит Федины запястья, отводит назад. Зимородинский держит ладони у головы юноши, держит, не прикасаясь. Ладони дрожат от напряжения… и вдруг резко сжимаются в кулаки. Рывок вниз – словно из светловолосой головы Феди вырвано что-то невидимое.