Евгений Сухов - Государственный преступник

Тот взял его, и на глазах у него строчки письма исчезли, не оставив никакого следа.

— Как это? — удивился Иван и зачем-то заглянул на обратную сторону листа. Она, конечно, была чиста.

— Это специальные тайные чернила, — пояснил Иваницкий. — Мне их прислали с курьером из Польского национального революционного комитета. Я переписываюсь с комитетом только такими чернилами.

— А как же читать такие письма? — удивился Глассон, подумав, что может лучше исполнить поручение флигель-адъютанта Нарышкина, если выведает секреты тайнописи Иваницкого.

— А вы никому не скажете?

— Никому, — горячо заверил штабс-капитана Глассон.

— Дайте слово, что не скажете Жеманову, что я оказал вам такое доверие. Он к вам, как это сказать, не очень… расположен.

— Да, я знаю, — спокойно ответил Иван. — Семен вообще теперь никому не доверяет.

— Так даете слово?

— Даю, — твердо обещал Глассон.

Иваницкий макнул перо в скляницу и написал на клочке бумаги слово восстание . Через малое время слово исчезло. Штабс-капитан открыл шкап и достал из него стеклянный флакон и небольшую кисточку, лежащую в бумажном футляре. На флаконе был нарисован человек с бородой и шикарными усами, завитыми кверху. Под картинкой была надпись: «Тинктура для бороды и волос». Иваницкий открыл крышку флакона и, макнув в него кисточку, провел ею по исчезнувшей надписи. Через несколько мгновений на клочке опять ясно читалось слово «восстание».

— Здорово! — воскликнул Глассон.

— Да, изобретение весьма полезное в нашем деле, — согласился Иваницкий, убирая флакон и скляницу для тайнописи обратно в шкап. — Хотите чаю?

За окном стояла темная апрельская ночь с размытыми в небе звездами, мутной луной и сильным ветром, налетающим порывами.

— Ложитесь на оттоманку, — предложил после чая Иваницкий Глассону. — Пора спать.

— А вы? — спросил Иван.

— А я сплю здесь, на диване, — ответил штабс-капитан, кладя в изголовье подушку. Краем глаза Глассон заметил, что Иваницкий привычным движением сунул под подушку свой револьвер.

— Ну что, спокойной ночи? — сказал, улегшись на диван, Иваницкий.

— Спокойной ночи, — ответил Иван, устраиваясь на оттоманке.

Иваницкий задул свечи, стоявшие на диванном столике. Через две или три минуты, Глассон нарочно прислушивался, штабс-капитан стал дышать мерно и ровно — уснул. Так засыпают, по обыкновению, люди с чистой совестью либо уверенные в том, что живут правильно. Поляк и католик Иваницкий был из таковых, убежденных в своей правоте людей, делающих зло стране, в которой он жил и которая его кормила, во имя блага своей родины, многострадального Царства Польского. По крайней мере, он искренне так полагал.

Глассон вздохнул и повернулся на бок. Сон не шел к нему. Он лежал и слушал дыхание штабс-капитана, какое-то шуршание под полом и шум ветра за окном. Он чувствовал, что его уши и щеки начинают гореть.

«Верно, вспоминает кто», — подумал он, боясь признаться самому себе, что это выходят из его души последние капли стыда.

К флигель-адъютанту Нарышкину, остановившемуся у своего знакомца по Петербургу губернского штабс-офицера Отдельного корпуса жандармов полковника Григория Сергеевича Ларионова, Глассон явился на следующий день около восьми часов пополудни, когда время визитов давно закончилось, зато улицы погрузились во тьму, и узнать на них даже родного брата стало весьма затруднительно. К тому же он подкатил на извозчике прямо к самым дверям парадной дома, и когда вышел, то эти несколько шагов по ступеням крыльца прошел с поднятым воротником и в надвинутой на глаза шляпе.

Оба полковника находились в кабинете, пили кофей и курили сигары, когда камердинер Григория Сергеевича доложил о приходе студента Глассона.

— Это ко мне, — поднялся с кресел Нарышкин.

— Пусть подождет в гостиной, — сказал камердинеру Ларионов и выпустил колечко дыма. — Господин полковник сейчас к нему выйдет.

— Это что, тот самый, что донес о заговоре Долгорукову? — спросил Григорий Сергеевич, когда камердинер вышел.

— Да, тот самый, — ответил Михаил Кириллович. — Я просил его исполнить одно мое поручение и немедля доложить мне. Вероятно, он исполнил его.

— А что за поручение? — спросил Ларионов. — Еще кого-нибудь заложить?

— Да вроде того. — Нарышкин не стал вдаваться в суть дела. — У вас тут под боком целый заговор зреет, а вы и не чешетесь.

— Ну, это ты не прав, — слегка нахмурился Ларионов. — Мы узнали их планы, обнаружили связи, определили квартиры, в которых они скрываются, знаем структуру их организации. Конечно, работа эта черная, не видная, но зато теперь нам есть, что им предъявить. Если бы мы этого не сделали, то, сам понимаешь, они смогли бы на суде отделаться лишь нареканием. Кроме того, на мой рапорт генералу Потапову мне было велено ничего не предпринимать до приезда из Петербурга особого эмиссара, который бы смог разобраться на месте со сложившейся ситуацией и самостоятельно принять решение. А ты приехал только третьего дня…