Евгений Сухов - Государственный преступник

Новенький «Стефенсон» сбавил ход и трижды коротко свистнул. Дескать, вот он я, встречайте! Тренькнул станционный колокол, и по вагонам, сообразуясь с ночным временем, приглушенно — кому надо услышат — разнеслось:

— Ротозеево, господа! Стоянка десять минут!

Собственно, кроме небольшой брички, которую еще именуют охотничьей, с дремлющим на ней возницей, встречающих не было. Станционный же смотритель не в счет — ему по должности положено встречать и отправлять поезда.

Поскучав десять минут и проводив взглядом сошедших с поезда земского лекаря с видавшим виды саквояжем, двух незнакомых мужчин — а скорее, мужчину и юношу, у коего еще и усы-то не начали расти, — и молодого человека с офицерской выправкой в венгерке с брандебурами, смотритель трижды ударил в колокол, но ответного свистка паровоза не последовало. Он ударил в колокол еще и еще раз, но поезд продолжал стоять.

— Неладно что-то, — буркнул под нос смотритель и потопал к голове поезда.

— Чего стоите? — крикнул он парню в фуражке, то и дело высовывающемуся в окно локомотива.

— Обер-кондуктор сказал погодить, — послышался ответ. — В желтом вагоне что-то случилось.

На площадке вагона второго класса, выкрашенного согласно железнодорожному уставу в желтый цвет, стояло несколько кондукторов.

— Чего не отправляетесь? — глядя на них снизу вверх, спросил смотритель.

— Покойник у нас в вагоне образовался, вот, кумекаем теперь, что делать, — ответил обер-кондуктор.

— А у меня расписание, — напустил на себя строгости смотритель. — Коли положено поезду стоять десять минут, значит, десять минут и не более. Вы мне весь график рушите. После большие неприятности могут случиться…

— Ну, одна неприятность уже есть, — хмуро заметил в ответ обер-кондуктор. — Вот сейчас отцепим вагон с покойником, и разбирайтесь тут с ним сами, раз у вас график. Он мне как-то тоже без надобности.

Смотритель посуровел:

— Отцеплять вагоны без согласования с начальством не положено…

— Ну, тогда найдите какое-нибудь начальство, — раздраженно ответил обер-кондуктор. — Лучше полицейское…

— Слушай, Степан Яковлевич, может, разбудим этого деда, о котором ты говорил? — предложил один из кондукторов.

— Какого еще деда? — вскинул брови обер-кондуктор.

— Ну, как же, ты сам говорил, что первым классом едет какой-то дока в сыскном деле. Хвалился, что знаешь его по Средневолжску…

— А, ты вот о ком, — задумался обер-кондуктор. — Да, его совет был бы нам на пользу. Что ж, спробуем…

Дед, он же дока уголовного сыска, спал как убитый. Впрочем, дедом его называть было бы несколько преждевременно. Ну, три морщины на лбу да две меж бровей; ну, серебряные нити на висках, брови кустом да шестьдесят седьмой годок по пашпорту — так что с того? А острый взгляд? А грудь колесом? А прямая спина и твердая поступь? А ясный ум? А ощущение всего-то двадцати годков где-то там, внутри, где живет душа, наконец? Все это поняли Степан Яковлевич с кондуктором Федором Кроховым, как только дока открыл глаза и спросил:

— Что, уже Нижний?

— Никак нет, ваше благородие, — почему-то вытянулся в струнку обер-кондуктор, сразу вспомнив, как зовут этого господина. — До Нижнего Новгорода, господин Аристов, еще часика полтора ходу будет.

Артемий Платонович бросил на говорившего быстрый взгляд.

— А-а, сосед бывший. Что ж ты, Степан Яковлев, уехал-то? — усмехнулся он, обнаружив еще и твердую память.

— Так ведь нету покуда в Средневолжске железной дороги, а в Нижнем есть, — улыбнулся обер-кондуктор. — Вот проведут до Средневолжска железку, авось вернусь.

— Ясно, — подвел итог любезностям Артемий Платонович. — Зачем разбудили?

— Совета у вас хотим спросить. Вы это, не оденетесь?

Остатки сна выдуло ночной прохладой. Аристов легко взобрался на подножку вагона, прошел коридором до двухместного купе.

— Вот здесь он… — остановили его кондуктора у двери купе.

— Открывайте, — приказал Артемий Платонович.

Крохов открыл дверь и отступил, пропуская Аристова вперед. В купе на одном из диванов полулежал средних лет человек в сорочке под казимировым жилетом. Даже при неясном свете масляного фонаря, стоящего на столике возле дивана, была заметна мертвенная бледность его лица и выражение немого вопроса в широко раскрытых глазах. Предрассветный ветерок, влетая в раскрытое окно купе, шевелил густые волосы на затылке мужчины, как бы отметая последние сомнения, что он мертв. Сюртук цвета жженого каштана лежал на диване в ногах покойного. Никакого багажа в купе не было.