Александр Тамоников - Призрак со свастикой

Все это осталось в прошлом. Сейчас посреди развалин зеленели деревья. Целая людская армия трудилась на развалинах…

Павел шел по Альтенштрассе, тянущейся на восток от вокзала. Здесь встречались уцелевшие строения. Возможно, их осталось бы больше, если бы не пожары после бомбежек. Скорбно возвышался уцелевший в боях, но сгоревший после них величавый городской замок Фридриха Великого — утраченный шедевр готической архитектуры. Сгорел дотла и госпиталь «Во имя всех святых», обслуживавший раненых немецких солдат. Центром города являлась Рыночная площадь, основанная в XIII веке, на ней стояло мрачноватое здание ратуши, частично разрушенное, частично уцелевшее. Следом — несколько зданий в стиле барокко, кафедральный собор Святого Иоанна Крестителя со смотровой террасой на башне, от которой остался лишь небольшой «скворечник». Чудом уцелевшие Кирасирские казармы, здание интерната для слепых — явный памятник старины, который следовало бы охранять, а не бомбить. Кайзеровский мост, как ни странно, уцелел. Камень выдержал несколько взрывов, а выбоины уже заложили строители. Через мост проходила самая широкая и главная городская артерия. За мостом разрушений было меньше. Дома сохраняли готический колорит. Павел прошел городской парк, где поваленные деревья соседствовали с воронками от снарядов, свернул на боковую Вильмштрассе. Сгоревший немецкий «тигр», въехавший в фундамент монументального здания, еще не убрали. Его аккуратно огибали люди и редкие машины. Он одолел ворота газового завода, у которого стояли советские «полуторки», углубился в квартал. Здесь жили люди, работали магазины и даже кафе, видимо, для военнослужащих Красной армии. По брусчатке, пестрящей выбоинами, медленно двигались машины — немецкие «Мерседесы» и «Опели», советские «Эмки». Уши улавливали польскую речь. Она становилась преобладающей. Тоже ничего удивительного. Город когда-то назывался Кроцлав, и население в нем было польское. Как только гарнизон сложил оружие, сюда активно хлынули поляки — с Западной Украины, с территории бывшего генерал-губернаторства, стали насаждать собственные органы власти (на что советское командование пока смотрело снисходительно). Немецкое население планомерно выдавливали.

Павел остановился у фонарного столба, закурил. Угрюмо смотрел, как у добротного двухподъездного дома из ветхой легковушки высаживается «десант» из трех человек. Все в мундирах, но без знаков различия, с белым многолистником на синих повязках, при карабинах. Треща по-польски, они вошли в подъезд. Высоко, как видно, не поднимались, уже через полминуты послышались крики. Павел выбросил окурок, подошел поближе, мельком глянув на табличку на углу — «Вильмштрассе, 34». Польские милиционеры вышвырнули на улицу пожилую женщину, следом вылетел чемодан. Он раскрылся — вывалилась скомканная одежда, и женщина, глотая слезы, кинулась собирать свой скарб. Потом милиционеры вытолкнули белокурую молодую женщину в длинной юбке и простенькой синей кофте. Девушка тащила тяжелую сумку. Порвались лямки — сумка шлепнулась на брусчатку. Поляки засмеялись. Сделав умоляющее лицо, она пыталась что-то втолковать полякам, но те и слушать не хотели, смеялись, подталкивали обеих к машине. «Это вам Кроцлав, дамы, а не Креслау! — выговаривал на ломаном немецком плечистый обладатель щетины. — Кончился ваш Креслау, хватит! А ну, живо в машину, пока мы добрые и отпускаем вас!» Женщины плакали, пожилая дама хваталась за сердце.

— Так, отставить, в чем дело, товарищи? — рявкнул Павел, подходя к компании.

Все резко повернулись, насупились. Для усиления эффекта он сунул им под нос развернутый служебный документ, где золотым по красному значилось — Смерш.

— О, пся крев… — крякнул плечистый.

— Добрый день, пан капитан, — выдавил натянутую улыбку сухой, как вяленая вобла, поляк, сносно изъяснявшийся по-русски. — Гражданская милиция, командир группы поручик Сенкевич, — неумело козырнул он. — Выполняем директиву Польского комитета национального освобождения и воеводского коменданта Комаровского о выселении неблагонадежных лиц немецкой национальности. Это же немцы, пан капитан, — кивнул он на примолкших женщин. — Вражеская семья. У этой седой паршивки муж работал на фашистов, да и дочь их — того же поля ягода. Проживают вдвоем в огромной квартире, в то время как наши люди ютятся по лачугам большими семьями…

— Неправда… — забормотала светловолосая особа. — Иисус свидетель, это неправда… Мой отец, Ганс Беккер, работал директором стекольного завода, он не был нацистом, он давал людям рабочие места, спас несколько евреев… Это старый завод, он уже 140 лет выпускает изделия из хрусталя и стекла… Он умер два года назад, иначе мы смогли бы доказать свою правоту… Это наше законное жилье, нам больше некуда пойти…