Сергей Зверев - Гастроли Жигана

Ни одно следствие не могло потом доказать насильственную смерть этих упрямых в своем нежелании подчиниться Паше людей. Комбинаты в результате достались ему, но по проселочным дорогам он сам старался не ездить, предпочитая вообще не выезжать из столицы, особенно после всей этой ерунды, которая поднялась в последнее время.

Молочник отчаянно скучал без привычного общества и не мог выдержать вынужденного одиночества. А тут такой великолепный повод, – открытие собственного ресторана. Паша обзвонил всех, до кого смог дозвониться, и на банкет по случаю открытия, который Паша называл презентацией, не вполне, впрочем, представляя себе значение этого слова, собралось больше десятка людей не менее солидных, чем сам Молочник.

В самом начале вечера Молочник объявил, что в связи со сложной ситуацией в столице он, как хозяин вновь открытого заведения, объявляет в нем чрезвычайное положение и запрещает его покидать до утра, когда окончательно рассветет и проснутся московские менты, которые, как ни странно это звучит, теперь в некотором роде стали союзниками криминальной Москвы.

Собравшееся общество вполне благосклонно приняло известие о «чрезвычайном положении». Никому не хотелось ехать домой в одиночку по пустынным московским улицам. Страх стал уже привычным для этих людей, никогда раньше не знавших, что это такое.

Но теперь смерть бродила где-то рядом с ними и, что самое противное, была она невидима и могла выбрать любого из них.

К полуночи общество основательно подпило и, наконец, развеселилось.

Музыка орала, заглушая самые громкие голоса и скрадывая скандальность общей атмосферы.

Ровно в час музыка внезапно оборвалась и сразу же стали слышны громкие голоса набравшихся гостей Молочника. Но и они мгновенно смолкли, едва из динамиков вместо ритмичного рэпа раздались тяжелые аккорды, тяжелые и мрачные, смутно знакомые каждому из собравшихся, угрожающие и убивающие малейшие попытки сопротивления.

Один за другим следовали три музыкальных удара по одурманенным алкоголем головам, и потом их окончательно накрывал четвертый, самый зловещий.

А потом раздался хохот. Злой, издевательский хохот. Каждый понял, что смеются над ним. И еще понял, что не надо было принимать приглашение Молочника и приезжать на этот дерьмовый банкет. А теперь – все, теперь поздно, теперь он попал! И этот смех – последнее, что он в этой жизни слышит…

Первым опомнился сам Молочник. С середины зала он бросился к музыкальному центру, чтобы вытащить из него, вырвать диск, с которого сыпался на их головы этот издевательский хохот.

Откуда же было знать испуганному Молочнику, что именно этого от него и ждали. И что именно этого он и не должен был делать, если уж хотел остаться в живых и гостей своих не покалечить…

Едва Молочник выдернул шнур музыкального центра из розетки, раздалось сразу два взрыва. Одним из них в клочья разнесло Молочника, поскольку заряд был заложен за заднюю крышку музыкального центра.

Вторым подняло к потолку столик в центре зала вместе с заснувшим на нем пьяным в дупель Витей Косым из Замоскворечья.

Кроме него и Молочника, убило одного охранника, который в это время пытался разбудить Витю. Зато сломанных ног и рук было не счесть. А одному из гостей оторванной от Витиной ноги ступней сломало челюсть. Приемная Склифосовского была этой ночью переполнена.

А наутро пошла первая волна бегства из столицы. Первыми смылись те, кто был легко ранен ночью на банкете у Молочника. Вместе с ними уходила их охрана, оставляя двух-трех человек из числа самых отчаянных, для наблюдения за покидаемой территорией и собственностью.

К вечеру весть о первом исходе из столицы криминального элемента достигла не только ушей членов всех остальных группировок, но просочилась также и в средства массовой информации.

Слегка обалдевшие журналисты с удивлением сообщали москвичам, что преступные элементы один за другим покидают город. Каждый час приносил сведения о новых беглецах.

Утром следующего дня на экранах телевизоров появился генерал Утин.

Бодрым, но очень неуверенным голосом он сообщил москвичам, что ФСБ и МВД полностью контролируют ситуацию в городе, что слухи о массовых убийствах и изнасилованиях лишены всякого основания (про изнасилования у него случайно сорвалось с языка, просто как речевой штамп – «убийства и изнасилования» – на самом деле никаких слухов ни о каких изнасилованиях, тем более массовых, и в помине не было, но слово – не воробей, пришлось опровергать и этот слух). Закончил Утин свою речь заверениями, что никому не позволено вершить самосуд, что в каждом случае необходимо руководствоваться требованиями закона, потом, видно, представил, как эти его слова воспринимает московское народонаселение, прекрасно понимающее, что в данном случае он защищает как раз преступников, окончательно смутился и исчез с экрана, пообещав держать москвичей в курсе дальнейших событий.