Фридрих Незнанский - Дорогие девушки

Домой он вернулся взволнованный и возбужденный. Всю ночь ему снились живописные полотна, но в его снах они оживали. Тела были настолько реальны, что он мог коснуться их пальцами и ощутить их прохладу или тепло.

На следующий день, возвращаясь домой из университета, он увидел маленький магазинчик художественных принадлежностей и не смог побороть искушение — зашел. В кармане у него лежала стипендия. Полчаса он бродил по магазинчику, а когда вышел оттуда, в кармане остались деньги только на метро. Зато в руках он нес пакет с небольшим холстом, красками и альбомом репродукций. Он хотел купить Сальвадора Дали, но денег хватило только на Тициана.

Дома мать устроила ему скандал, и он вынужден был оправдываться.

— Ма, это же искусство! Ты не понимаешь! Это же красиво!

— Дома жрать нечего, а ты потратил всю стипендию на идиотскую книжку и дурацкие краски.

— Это не идиотская книжка. Это альбом Тициана. А краски мне нужны, чтобы рисовать. Я хочу быть художником.

— Да будь хоть чертом лысым, но если еще раз разбазаришь деньги, я выставлю тебя из дома. Будешь ночевать во дворе и жрать отходы с помойки.

Мать стояла перед ним — толстая, гневная, с распущенными сальными волосами, в старом халате, сквозь дыры которого было видно ее бледное, жирное тело. Внезапно он почувствовал такое омерзение, что даже подумал: «Хорошо бы ее убить!»

Он заперся у себя в комнате и достал из пакета холст, натянутый на подрамник. Подумав, как бы его получше приспособить, он поставил холст на стул. Потом занялся красками.

И вот — все было готово.

И вот тут-то он задумался. Оказалось, что он понятия не имеет, что рисовать. Сначала хотел перенести на холст антураж своей комнаты. Но это было как-то скучно. Тогда он решил нарисовать натюрморт — принес из гостиной кувшин, из кухни — несколько яблок, взгромоздил все это на письменный стол и взялся за кисть.

Но и тут остановился. Как-то все это было обыденно и неинтересно. Тут ему в голову пришло, что слово натюрморт означает в переводе с латинского «мертвая природа». Это он помнил еще со школы. «Мертвая природа» звучало забавно и… зловеще. Ему это понравилось. Он стал фантазировать на эту тему, и вскоре обнаружил, что его рука сама собой рисует на холсте графитовым карандашом фигуру лежащей обнаженной девушки.

«Вот что я буду рисовать!» — понял он.

И напряг память.

Он трудился весь вечер и половину ночи. Потом, когда глаза уже слипались, а кисть падала из пальцев, отложил работу и побрел к кровати. Едва коснувшись щекой подушки, он уснул.

Сон ему снился замечательный. Была тихая летняя ночь. Полная луна освещала небольшой песчаный пляжик, расположившийся среди зарослей травы. На песке лежала голая девушка с разметавшимися волосами.

Услышав его шаги, она приподняла голову и тихо позвала:

— Иди ко мне!

— Сейчас, — ответил он и заспешил к девушке. Но чем быстрее он шел, тем дальше от нее становился. Тогда он побежал, но и это не помогло. Теперь до девушки было так далеко, что он не видел ее лица. Только очертания ее фигуры на фоне синего сумеречного неба.

Тогда он побежал еще сильнее, и пространство поддалось его упорству. Он был все ближе и ближе к своей цели. И наконец, между ним и девушкой осталось не больше двух метров. Тогда вдруг девушка легко, словно была куклой-марионеткой, которую дернули за нити, поднялась на ноги и медленно повернулась к нему лицом. И тогда он увидел, что на месте лица у нее черная дыра, окруженная ореолом серебрящихся в лунном свете волос.

Девушка протянула руки ему навстречу, и из дыры донесся далекий, девичий голос:

— Иди ко мне-е-е! Я жду тебя-я-я!

Зрелище было настолько завораживающим, что он остановился, как вкопанный.

— Ну же! — позвала девушка, по-прежнему протягивая к нему руки. — Вставай! Хватит спать! Ты встанешь, маленький гаденыш! Вставай, пока я не переломала тебе кости!

Голос был ужасный, пропитый, прокуренный, по-базарному наглый. И вдруг он понял, что голос этот принадлежит его матери.

Что-то ударило его по лицу, и он проснулся.

Он открыл глаза, и тут мать ударила его второй раз — хлестко, наотмашь, всей ладонью. Голова его мотнулась в сторону, а в черепе зазвенело.

— Вставай, маленький гаденыш! — орала мать. — Я тебе покажу, как рисовать похабство!

— За что! — крикнул он в ответ, заслоняясь руками от сыплющихся на него ударов. — За что ты меня?!

— Он еще спрашивает за что! — Мать повернулась и схватила со стула холст. Ткнула этим холстом ему в лицо и заорала: — Что это ты тут намалевал! Это же голая баба! А что у нее с лицом? Ах ты, больной маленький ублюдок!