Фридрих Незнанский - По агентурным данным

В общем, все вышло очень натурально. Станиславский бы поверил.

Я стоял возле продуктового ларька, не в силах оторвать глаз от буханок хлеба, сладкий его запах окутывал все окружающее пространство, щекотал ноздри, и я стоял, хотя давно нужно было идти в барак, потому что обладать этим пахучим счастьем, купить шоколадного цвета буханку имели право только уголовники и осужденные по бытовым статьям. Голод сводил с ума, а я все стоял, и все чувства мои были сосредоточены в обонянии.

И тут меня окликнул Вербов. Мы сидели на следствии в одной камере, а теперь попали на один прииск. Он не работал в забое, он был геологоразведчик и его взяли работать по специальности. Теперь он не здоровался со мной, теперь мы были не ровня, но тут вдруг окликнул. Я подошел.

— Курить хочешь?

Хочу ли я курить… Он протянул обрывок газеты, насыпал махорки, зажег спичку. Я затянулся, голова пошла кругом, ноги подкосились, я едва успел ухватиться за стену ларька.

— Нам бы поговорить. — многозначительно сказал Вербов.

— Тебе со мной?

— Ну да.

Мы отошли за бараки, сели на вмерзшее в землю бревно. Серый день едва освещал лагерь, едва передвигающихся костлявых людей с опухшими ногами.

— Ну и как тебе все это? — спросил Вербов.

— Что? — не понял я, втягивая дым. Голова уже не кружилась, голод чуть-чуть отступил.

— Ну все это, вся наша жизнь.

— Умрем, наверное, — пожал я плечами.

— Ну нет, я не согласен! Надо бороться!

— Это как? — вяло спросил я.

— У меня есть карта. Я возьму рабочих в разведку, тебя возьму, сделаю пропуск — и пойдем на Бугры, мы там золото ищем. А оттуда уйдем к морю.

— В бега что ли?

— Ну да!

— А по морю? Али по суху?

— Ну, придумаем что-нибудь! Навигация откроется. Главное — отсюда вырваться! Согласен?

Я закрыл глаза и молчал. До моря отсюда километров двести. Не только я не дойду, Вербов и сам не осилит этот путь. Зачем он врет? И как это ему, единственному из нас, удалось устроиться по прежней своей специальности — в геологоразведку?

— Хорошо, — не открывая глаз, ответил я. — Только мне подкормиться надо.

— Конечно! Это правильно! Я принесу тебе консервов завтра! Каких ты хочешь? У нас там много всяких.

— Вот. Принеси. Сгущенное молоко. И буханку, — задыхаясь от мысли, что все это может сбыться, еле выговорил я.

— Хорошо, — сказал он и ушел.

Я вернулся в барак и лег. Голод парализовал все жизненные функции, в том числе и работу мозга. Думать не хотелось, но нужно было. Он соберет нас в побег и сдаст — это ясно. Он заплатит за свою работу по специальности нашей кровью, моей жизнью. Нас или убьют на Буграх, или затравят собаками и дадут еще по пятнахе. Он не может не знать, что уйти отсюда невозможно. Но сгущенное молоко.

Я заснул и видел в эту ночь какие-то сказочные сны из детства.

Весь следующий день прошел как в тумане. Я механически двигался, думая лишь о том, как дожить до вечера, следя за медленным движением холодного белого солнца к западу.

Наконец заржали кони, которые всегда чувствуют время лучше людей.

Я пошел к бараку. Вербов ждал меня на крыльце. Мы зашли, сели около длинного стола, и он достал из карманов две банки сгущенки.

— Хлеб завтра, — сказал он.

— Ладно, — согласился я.

Я открыл банку ударом топора, густая белая масса потекла по руке. Я слизывал ее и стонал от удовольствия. Он дал мне ложку, я сел поудобнее и съел всю банку, потом вторую, потом тщательно облизал ложку и сказал:

— Знаешь, я передумал. Иди без меня. Он молча поиграл желваками и вышел.

Надо было предупредить остальных, но я не знал их.

Вербов уговорил четверых. Они бежали через неделю. Двоих убили на Буграх, двоих судили и дали еще по пятнадцать лет. Самого Вербова увезли. Он обнаружился на другом прииске, где так же работал в геологоразведке. Был сыт, брит и нос в табаке.

Я был рад, что не поверил ему. Это была маленькая, бесполезная, но месть.

…Утром следующего дня порученец военного коменданта вернулся в комендатуру почти к полудню. Виктория стучала пальчиками по клавишам машинки, одновременно отвечая на телефонные звонки. Обычно строгая, неулыбчивая и неприступная, она светилась сегодня таким безудержным счастьем, что лейтенант Висницкий только присвистнул. Он догадывался о причине столь разительной метаморфозы гордячки, которая давно ранила его сердце. И, испытывая острое желание увидеть, как это озаренное радостью лицо потускнеет, он сел напротив, закинул ногу на ногу и, как бы между прочим, сказал: