Владимир Колычев - Лагерный пахан

– Как зовут?

– Леньчик. Так и кличут…

– Леньчик – чисто босяцкая кликуха, – пытаясь его взбодрить, скупо улыбнулся Трофим. – Я знал одного пацана, которого Леньчиком звали, так он один против семерых выходил… По какой статье чалился?

– По двести шестой.

– Бакланка? Так и я с этого начинал. В люди выбился…

Трофим подступил к худощавому, но жилистому на вид пареньку с вытянутым как рыбья морда лицом, отчего казалось, что глаза его сидят не спереди, а по бокам.

– Статья?

– Сто сорок четвертая, – гордо сообщил тот. – Три года, от звонка до звонка…

Этого звали Овчар. У следующего, у Сумаря, судимостей не было, но два месяца он провел на «крытом» под следствием, за мошенничество. Ванюха, самый крепкий на вид парень, даже приводов в милицию не имел. Зато у него было больше стимулов проявить себя в деле под началом уважаемого в воровской среде человека. Именно таким человеком и казался ему Трофим.

– Рад знакомству, – обращаясь ко всем, сказал Трофим. – Пацаны, я смотрю, вы правильные… Да, тут сейчас жарко может быть. У кого очко играет, те могут отваливать, держать никого не буду…

Очко играло у всех. Но никто не осмелился в том признаться. И когда из-за мясного павильона вывалилась толпа затянутых в кожу качков, наперсточники оставались на месте. Правда, двое или даже трое из них подались назад в предательском желании сделать ноги, но что-то удержало их на месте.

Качков было немало – восемь голов. Во главе – среднего роста, широкоплечий крепыш с круглым конопатым лицом в обрамлении огненно-рыжих волос. Трофим без подсказки догадался, что это и есть тот самый Медяк, которым его пугала Зойка. Кожаная куртка нараспашку, массивная цепь из фальшивого золота поверх свитера. Волчий оскал, пальцы веером.

– Кто тут Тетерева пописал? – грозно рыкнул он.

Но взгляд свой остановил не на Трофиме, а на Лешке. И вовсе не потому, что Мигунок выглядел более круто. Как раз наоборот, интуитивно Медяк искал жертву послабей.

– Ну я!

Трофим выдвинулся ему навстречу, хотя и без того опережал Мигунка на полшага.

– Головка от буя! – рявкнул Медяк.

Щелчок, с каким выскочило из рукоятки лезвие ножа, на миг отрезвил Медяка. Но сгрудившиеся вокруг него качки успокоили его своим присутствием.

– Ты, фраер, ты чо сразу за нож хватаешься?

– Я не фраер. Я за вора… А за головку ты ответишь, – без всякой истерии пригрозил Трофим.

Он понимал, что Медяка ножом не достать. У качков кастеты и цепи, только влезь к ним в круг, вмиг разорвут. Но ведь не обязательно лезть на рожон прямо сейчас. Можно выждать время, а потом ударить – пусть в спину, пусть исподтишка, все равно, лишь бы спрос был.

– За вора? В законе, что ли? – слегка растерялся Медяк.

– Почти. Положенец я.

– Положенец? Так я тоже вроде бы положенец… – ухмыльнулся отморозок. – Вчера такую телку положил…

– Я маляву на тюрьму брошу, – стараясь сохранять самообладание, сказал Трофим. – Пусть братва знает, какой ты есть. На кич попадешь, там тебя самого положат, как твою телку… Если доживешь…

Он сверлил Медяка тяжелым и прямым как железобетонный столб взглядом. Он умел растирать взглядом людей. Отморозку явно было не по себе, а хорохорился он только для того, чтобы сохранить присутствие духа.

– Мне до тюрьмы дожить надо, – через силу ухмыльнулся Медяк. – А тебе до малявы… Но ведь ты здесь навсегда остаться можешь…

– Тогда тебя убьют, – как о чем-то вечном и неотвратимом сказал Трофим. – И тебя, и всех, кто в твоей кодле. Всех!

– Боялись мы тебя!

Трофим лишь усмехнулся, глядя на Медяка. Пацан уже должен был бросить на него свою свору, но он мнется, колеблется. Страшно потому что. Понимает, что не на того нарвался. Да и своими глазами видел, как обливался кровью его дружок – и всего-то за одно неосторожно сказанное слово.

Отморозок ждал, что скажет Трофим в ответ на брошенную глупость. Но тот молчал. Он – серьезный человек, он не гоняет порожняки.

– Ты чо, оглох? – вызверился на него Медяк.

Но Трофим лишь презрительно хмыкнул в ответ. И глянул на пацанов за своей спиной. Те так же пренебрежительно усмехались, глядя на Медяка и его свору. Качки уже не казались им такими грозными противниками, каковыми их малевал страх. Из-за своей нерешительности Медяк очень много потерял не только в их глазах, на него косились и стоящие за ним качки. Они осуждали своего главаря, но, похоже, сами не очень-то рвались в бой. И на Трофима посматривали с плохо скрытой опаской, если не с боязнью…