Владимир Колычев - Лагерный пахан

В тот же день менты раскидали блаткомитет по другим хатам. Осталась только рубачевская шестерка Лекарь да Шмаков, который лишь пользовался расположением блатных, но не принадлежал к их числу. Трофим вообще был изгнан из блатной элиты, может, потому и не коснулись его ментовские репрессии. Он также остался в камере и сразу же самовольно занял одну из самых престижных шконок в блатном углу. Место смотрящего он занять не рискнул. Как знал, что очень скоро воры пришлют в хату своего человека.

Так оно и оказалось. В тот же вечер в камере объявился авторитетный арестант, никого и ни о чем не спрашивая, он бросил свою скатку на угловую шконку. И затем уже ответил на вопрос Трофима, кто он такой.

Это был достаточно авторитетный жулик. Четыре ходки по уважаемым статьям, три пятилетки тюремно-лагерного стажа. Его полномочия подтвердила прибывшая за ним след в след постановочная малява из «Индии». После чего Трофиму пришлось угощать его чифирем и отвечать на каверзные и не очень вопросы. Впрочем, он достаточно легко выдержал испытание на прочность. И остался на той же шконке, которую занял самовольно. Одно это уже указывало на то, что он фактически принят в блаткомитет. И теперь главная его забота заключалась в том, чтобы не слететь с козырного места, поднять и укрепить свой авторитет настолько, чтобы со временем самому занять место смотрящего.

Шмаков же вообще избежал подобной участи. Ему достаточно было сказать, кто он такой, как жулик показал ему на ту же шконку, которую он занимал до этого.

Чуть позже в камеру забросили сразу двух босяков, которые также заняли место в блатном углу. Но Трофима при этом не подвинули. Уже одно это настраивало его на мажорный лад.

Трофим сам вызывал Викентия на разговор.

– Может, все-таки расскажешь, почему меня в «Индию» дернули? – спросил он. – Ты маляву Жихе подогнал?

– Да, это сделал я, – не стал отрицать Шмаков.

Ни бахвальства в его голосе, ни смущения.

– В обход Рубача?

– Да, напрямую, через надзирателя. Ты же знаешь, как это делается.

– Знаю… А ты знаешь, что здорово выручил меня?

– Само собой.

– Ссучился Рубач.

– И это знаю. На нем статья очень тяжелая висит. Двойное убийство, а с его рецидивами – это высшая мера. А кому охота умирать? Вот он и ссучился…

– Я этого не знал, – Трофим достал сигарету, закурил.

– А Жиха знал, потому и заподозрил Рубача. А ты помог его на чистую воду вывести…

– Сук давить надо!

– Никто не спорит. От них одни беды. Но не мое это дело со стукачами воевать. Я человек маленький…

– Да, но маляву Жихе отбил. Какой тебе в том интерес был? Ведь Рубач тебя хорошо принял…

– А как он еще мог меня принять? От меня и деньги на общак получить можно, и продукты… Но ты же не о том хотел со мной поговорить.

– Спрашиваю, какой у тебя интерес в этой теме был?

– Ну, во-первых, я не с Луны человек, я за справедливость. А во-вторых… Ты сам знаешь, зачем я тебе помог. Потому и разговор этот завел… Я хочу, чтобы ты забыл Кристину. В этом плане ничего не изменилось. И не изменится. Я очень ее люблю. И не хочу, чтобы ты мешал нам жить… Поверь, я ничего не имею против тебя самого, даже готов помогать тебе дальше, ну, по мере сил и возможностей. Но ты должен оставить нас в покое. И ты должен дать слово, что забудешь про Кристину!

Шмаков важно раздувал щеки, но в голосе проскальзывали истерические нотки.

– Так, погоди, ты ведь уже помог мне, – усмехнулся Трофим. – А слово дают до, а не после… Или нет?

Шмаков ничего не сказал. Только понуро махнул рукой. Дескать, что возьмешь с человека, у которого ни стыда ни совести. Это было признаком слабости с его стороны, а Трофим терпеть не мог хлюпиков. И все же он пошел Викентию навстречу.

– Да ладно, не махай. Дам я тебе слово… Только ты сам подумай, как я могу забыть твою Кристину? У меня же нет кнопки в голове – нажал да и все забыл. Нету такой кнопки… А то, что дорожку к ней забуду, это я могу пообещать. Тем более что я этой дорожки не знаю. И ты мне не скажешь…

– Не скажу.

– И срок мне большой светит. А может, и лоб зеленкой намажут… Так что по-любому не видать мне твоей Кристины…

– Но слово ты все равно дай! – настаивал Шмаков.

– Да, слово пацана даю, что забуду к ней дорожку.

Трофим и сам ощущал несерьезность этого обещания, и Викентий должен был понять, что это все не более чем блеф. Но, похоже, ничего не понял. Прямодушно улыбнулся, порывисто схватил его за руку, пожал ее.