Владимир Колычев - Лагерный пахан

Пусть он и не состоял на воле ни в какой воровской «семье», пусть не отстегивал в общак, но по жизни он черной масти, он должен быть с бродягами, он должен быть в центре. Но не судьба. И все из-за какого-то Рубача… Сначала его просто вышвырнули с блатной половины как нашкодившего щенка, теперь вот еще и жизнь отнять хотят – как будто он гад какой-то… Беспредел, в натуре! Хоть караул кричи…

Его подняли среди ночи. Кто-то толкнул в плечо. Сон как рукой сняло. Трофим вскочил на ноги. Его могла побеспокоить «торпеда», выпущенная Рубачом. Но ведь он жив-здоров, значит, ничего страшного пока не произошло. А толкнул его в плечо вертухай. Ухмыляющаяся рожа под форменной фуражкой.

– На выход, Трофимов!

– Ночью?!

– Давай, давай, не разговаривай!

Вслед за ним из камеры вышел Рубач. Злобно глянул на Трофима, молча ткнулся лицом в стену – так и стоял, пока надзиратель не закрыл дверь.

И конвоир здесь же. Открыл ключом-вездеходом решетчатую дверь, пропустил арестантов в следующий отсек.

– Лицом к стене!

Все как положено – никаких поблажек или, наоборот, каверз.

Их повели в особый блок строгой изоляции. Именно там и находилась ужасная пресс-камера. Трофим перепугался не на шутку, но виду старался не подавать. И Рубач держал себя в руках, но от него все равно исходили волны животного страха.

Их привели в обычную с виду камеру, но Трофим очень сомневался, что за дверью обыкновенные зэки. Или лохмачи, или еще что-нибудь хуже…

Первым в камеру зашел Рубач.

– Доброго всем здравия, братва! – В его голосе явно проскальзывали холуйские нотки.

Конвоир протолкнул Трофима в узкую щель между приоткрытой дверью и косяком. Он невольно толкнул плечом Рубача, но тот этого как будто и не заметил.

Камеру действительно нельзя было назвать обыкновенной. Вроде бы не было в ней мягких кушеток, как в пресс-хате, но и шконки здесь не из железных уголков сварены – железные койки с панцирными сетками, да еще в один ярус. Сортир за фанерной перегородкой, стены плотно выкрашены зеленой краской, а полы – темно-коричневой, даже потолок со свежей побелкой… Пять человек в камере. Во главе угла средних лет мужчина с массивной головой. Глубоко и широко посаженные глаза под тяжело нависшими надбровными дугами, широкий приплюснутый нос, мощная челюсть. В глазах предштормовой штиль. Он был в майке, и хорошо были видны воровские звезды под ключицами. Или вор в законе, или очень крупный лагерный авторитет. Вокруг такие же мрачные и пугающие личности. Наколки на плечах и пальцах – купола, мачты, коты, перстни… Воровская элита.

Трофим понял, что угодил в «Индию» – так называлась хата, куда менты сплавляли особо авторитетных заключенных. Святая святых тюремного изолятора. И в центре «алтаря», судя по всему, находился сам Жиха.

– Ну, рассказывай, – без предисловий велел Трофиму центровой.

И так на него глянул, что мороз спину продрал.

– А-а, что рассказывать?

– Ну, как Лелика дербанул.

– Лелика?

– Лялин его фамилия…

– А-а… Ну, дело обычное… Да мы на гоп-стоп взять хотели, а он за «наган», пришлось успокоить…

У Трофима уже не оставалось никаких сомнений в том, что его пытает сам Жиха. Только его могла интересовать судьба цехового.

– Меня не волнует, с кем ты ходил на дело. Мне все равно, что вы сделали с терпилой. Сколько бабла вы взяли?

Трофим был близок к тому, чтобы сказать правду, но все же соврал, вернее, подтвердил прежнюю свою сказку.

– Два косаря…

– А сколько Рубач с тебя требует?

– Ну, двадцать…

Трофим глянул на Рубача, и его брови удивленно поползли вверх. По логике вещей смотрящий должен был стоять сейчас в позе напыщенного индюка. Но он был похож на ощипанную курицу из продмага – синюшно-бледный цвет лица, неподвижный взгляд, перекошенно сжатые губы…

– Зачем они ему? – продолжал допытываться вор.

– Ну, он сказал, что Жихе нужно, на общак…

– Жихе, значит…

Надо было видеть, как скукожило Рубача под свирепым воровским взглядом.

– Я… Я хотел сначала слам с него снять, а потом уже тебе отписать… – жалко залопотал он. – Ну, чтобы порожняки не гонять…

– На общак, да?

– Ну да, конечно, на общак!.. Или ты думаешь, что я себе? Да я ни в жизнь!..

– Я думаю? Да нет, не только я один так думаю… Скрысить ты бабки хотел, вот что мы думаем…

– Жиха, брат! Ты чего?! – обреченно хватаясь за голову, взвыл Рубач. – Да у меня в мыслях не было!..

– Да? Тогда объяснись. Предъява тебе брошена, послушаем, что ты скажешь. Так, братва?