Сергей Дышев - Кладбище для однокла$$ников (Сборник)

Но вот смолк клавесин, Юм вздохнул и открыл глаза. Музыка сменилась, и в зыбком свете появилась сначала одна пара, затем другая… Диск-жокей погрустнел, в круглых глазах его застыла печаль… Кто с кем танцевал в этот вечер – значения не имело. По-прежнему томно мерцали язычки теней, приглушенный полушепот вовсе не казался наваждением, а мимолетные взгляды – загадочной игрой переселившихся душ.

Всех одновременно разморило, будто танцующие пришли с трескучего мороза – и попали в натопленную избу.

– Нет, сегодня ничего интересного не будет, – сказал сам себе Юм и сам же налил себе под стоечкой. Он выпил, положил в рот дольку лимона и, посасывая, подумал в рифму: «Сонный балдеж выбирает молодежь».

За угловым столиком в одиночестве сидел Шевчук, думал о своем пистолете и о превратностях жизни, деньги быстро кончались, он дал зарок оставить хотя бы «штукарь», чтобы после всей этой ненужной поездки сходить к Натану и по-человечески выпить пива.

Как-то незаметно музыка утихла, будто уползла обратно в стереосистему. В центре залы осталась одна Мария, в руках она держала гитару. Шевчук стряхнул оцепенение, повернулся, поймал ее теплый взгляд, задохнулся от признательности. А Мария уже перебирала аккорды, что-то пела, может, не совсем чисто, но очень доверительно. Голос ее чуть дрожал, особенно, когда брала высоко, но именно это подрагивание, слабинка, шероховатость воспринималась будто сокровенное, как и бывает всегда, когда прикасаешься к оголенному чувству.

…А Мечта, не снижая полета,

До заветной до цели достала.

А, достав, воплотилась во что-то,

Но Мечтою же быть перестала.

И осталась Надежда последней,

По дороге бредет, как и прежде.

Пусть умрут вновь и вновь

И Мечта, и Любовь,

Остается в живых лишь Надежда.

Но сегодня окончены сроки,

Всем обещано дивное лето.

Отчего же мы так одиноки,

Отчего нас разносит по свету?..

Она пела о нем, Шевчук сразу понял это. И тогда он отодвинул рюмку, уставился в свое черное отражение на поверхности столика. Однажды Игорь уже слышал эту песню, но где – никак не мог вспомнить… Ускользающий лик кудрявого барда с нечаянной сединой. Он ушел к себе и долго, мучительно вспоминал, ворочая в памяти полузабытые пласты прошлого, все пытался ухватить ускользающие обрывки, грезы, нечто стершееся, тусклое, но так болезненно саднящее…

Поутру, еще не встав с постели, Мигульский потянулся, порочно выгнулся и предался своим мыслям. С хрустом и сладкой истомой он вытягивал носочки, стараясь удлиниться и стать выше. Ведь известно: за ночь человек распрямляется, а к вечеру вновь сжимается, как сапог, снятый с ноги. Эд ощущал себя стрункой, готовой спеть звонкую счастливую нотку. Но мысли Мигульского были не столь жизнерадостными, они перекатывались одна за другой, бесформенные, вязкие, как пролитый мед. «Утро бывает двух видов, – размышлял размеренно Эд, – хреновое и очень хреновое». Вставать не хотелось. Он слышал, как хлопнула входная дверь, и за окном раздались голоса супругов Карасевых. Как обычно, они выскочили на утреннюю пробежку. «Идиотизм», – определил занятие супругов Эд. Он с трудом приподнялся и посмотрел в окно. Виталя, старательно подбрасывая коленки, гарцевал к воротам, за ним послушно волочилась заспанная Ира. В ее покорности угадывалась обреченная мечта похудеть.

– Лошади… – тихо обозвал их Эдик и упал на подушку.

А Шевчук в это утро решил разобрать и почистить пистолет. Для этой цели он использовал носовой платок. Каждая деталька пистолета была изящной и аккуратной. Игорь любовно протирал их, заглядывал в ствол и видел сверкающие бороздки, которые закручивали пулю в полете. Оружие нравилось ему неодухотворенной силой, исходившей от изящных форм и холодной тяжести пистолета. Шевчук собрал оружие, прицелился и щелкнул…

Азиз Алиевич плескался в душе под острыми теплыми струйками и громко пел арию Роберта: «Кто может сравниться с Анютой моей…» Ревнивая Анютка потребовала, чтобы никакой Матильды она больше не слышала. И сейчас она пресыщенно смотрела в потолок и удовлетворенно слушала, как «папочка» восславляет ее на весь отель. Ее влажные кудри прилипли к вискам; было жарко, и она томно спустила простыню на пол.

Другие обитатели отеля «Завалинка», к примеру, супруги Криги, уже встали, оделись и даже скушали завтрак, который принес им в номер молоденький слуга Мустафа. После трапезы стало скучно: не хватало телевизора и газет.