Сергей Дышев - Кладбище для однокла$$ников (Сборник)

У бассейна появился Азиз Алиевич. На лице – беспомощное выражение скуки.

– Как вам подвальчик? – из воды спросил Мигульский.

– Э-э, барахло, – махнул рукой аксакал. – Только штаны испачкал.

– О, боже, что это, папочка? – Анюта встрепенулась, встала на колени, прищурилась. – В чем твои штаники?

– В какую-то грязь попал, – он выругался по– своему. – Глупости все… Страшно не когда пугают, а когда убивают…

– Фу-ты, а я подумала, это у тебя от страха… Папочка, я тоже пойду, мне жутко интересно!

Она подхватила халатик и босоножки и, жизнерадостно вертя попкой, исчезла. Азиз подошел к картежникам и попросился в игру. Через минуту он напевал.

Внезапно послышались крики, возбужденные голоса, ропот. Шум становился сильнее, голоса громче.

– Пойдемте посмотрим, что случилось, – первым отреагировал Мигульский. Он накинул халат и побежал в дом, разбрасывая длинные ноги. За ним посеменила Ирина, потом остальные. Все бросились к подвальной лестнице, инстинктивно чувствуя, что именно там происходят события. И действительно, по лестнице поднимался Кент, на руках он держал Анюту. Голова ее бессильно качалась, лицо было мертвенно бледным, казалось, даже волосы стали пепельно-серыми. С ног стекала известная бурая жидкость. Вся эта картина показалась образно мыслящему Мигульскому нелепой и вместе с тем предостерегающе назидательной… И он мысленно стал сочинять об этом казусе абзац для очерка.

Раздался запоздалый крик Азиза:

– Ой-ё-ёй, что с тобой сделали, моя дэвочкя?

– У «дэвочкя», похоже, глубокий обморок, – вынес приговор Шевчук.

Анюту положили на диван в гостиной, Юм достал откуда-то нашатырный спирт. Смоченную ватку сунули несчастной под нос. Анюта сморщилась, носик ее дернулся, веки дрогнули. Она открыла глаза, вздохнула и прошептала: «О, боже». Тут же у нее проступили слезы, окружающие тоже вздохнули облегченно; самое страшное было позади.

– Кто следующий? – спросил Кент.

– Я! – решительно вызвался Виталик.

Он ринулся вниз, почти не считая ступенек, словно кто-то собирался опередить его. Кент с изысканностью великосветского привратника неторопливо последовал за ним, закрыл массивную дверь, и так же вальяжно поднялся наверх. Он приблизился к Азизу Алиевичу, взял его под локоть и негромко произнес:

– Знаете, в чем ваша ошибка?

– Ошибка? – угрюмо переспросил Азиз и хмуро заметил: – Один мудрец сказал: твоя ошибка в том, что ты – дурак.

– Дурак – это причина. А ошибка ваша в том, что вы очень нравитесь самому себе.

– Не понял! – хмуро покосился Азиз.

– О, Анюта уже порозовела, – обрадованно воскликнул Кент. И, повернувшись к Ирине, добавил: – Ну, я думаю, Виталик сейчас покажет там чертей!

А Виталик в эту самую минуту, как и предшествующие любители острых ощущений, провалился в трясину своей левой прыжковой ногой.

…На вечер были обещаны танцы, о чем извещала надпись на листке в клетку на доске объявлений. Юм расторопно раздвигал мебель, расставлял свечи, драил зеркала, потом он приспустил шторы, и в зале неотвратимо завитал дух старины. С этого мгновения общество ценителей жанра непременно должно было проникнуться коллективным чувством тайны и восторга; несмотря на электрическую прохладу, которую выдували кондиционеры, Юм поминутно вытирал пот, сновал туда-сюда с ящиками, бутылками, пакетами – готовил к открытию бар; на секунду-другую он замирал, безжалостно лохматил и без того растрепанную шевелюру. Так ему удавалось лучше сосредоточиться. Он был похож на Карлсона, ему явно не хватало пропеллера.

Наконец всё стало на свои места, Юм успокоился и уже не рыскал по сторонам ошалелым взором, уютно разложил пухлые ручки на стойке бара. Лицо его растянулось в предупредительной улыбке. Хитроватой такой улыбочке, которой наперед не веришь, но в ответ на нее все равно расплываешься, по-дурацки киваешь и фальшиво хихикаешь…

Все, однако, были обслужены. В коктейлях плавился лед, отражая на скользких стенках фужеров желто-красные язычки огней, водка таилась в затуманившихся графинах, коньяк же хранил в себе тепло и дыхание южных ночей. И под всю эту одухотворенную попойку вдруг зазвучал клавесин, конечно, в записи, и стало ясно, почему так расплылся Юм: он уже загодя жил предвкушением этих надтреснутых антикварных звуков.

И начались танцы – такие же неторопливые и аккуратно-обстоятельные, как и хрупкие звуки средневековой музыки. Менуэт, котильон, полонез… Кавалеры в расшитых золотом камзолах, в шелковых чулках, все – как единоутробные братья – в седых локонах, румяные. А как ловко и изысканно ведут они в центр залы своих дам! Юм даже слегка прикрыл глаза, чтобы неописуемое великолепие этих женщин не слишком потрясло его нежную натуру. Но и сквозь прищур ресниц пробивался нестерпимый блеск бриллиантов, изящные кавалеры скользили вокруг сияющих невесомых дам… Чуткое ухо Юма слышало тонкий шорох платьев. О, этот чарующий звук, который приводит в трепет сердца мужчин!.. Юм крепко сжал веки, бессильно опустил голову, и маленькая слезинка нашла себе дорогу, оставив след на щеке.