Юлия Латынина - Не время для славы

В лице его, хитром и жестоком одновременно, всегда кипела жизнь, оно непрестанно менялось, глаза подмигивали, брови хмурились, крепкие желтые зубы, казалось, были готовы отхватить от жизни все, несмотря на увечье. И какой там аэропорт! Не то что без ног в аэропорт приехать, а и без крыльев полетать Сапарчи было – плевое дело.

Теперь на площади перед телекамерами сидел тяжело больной человек с осунувшимся лицом и глубоко запавшими глазами. А плазменный экран поверх него показывал смуглое лицо Джамала.

Они подошли к президенту, и Семен Семенович крепко пожал ему руку. Сверкали фотовспышки, и звукооператоры протягивали к ним черные камышины микрофонов на длинных сверкающих шестах.

– Джамал! Джамал!

Джамалудин поднял руку, и толпа замерла, как кипящая кастрюля, которую ловкая хозяйская рука убрала с огня. Забельцын заговорил. Он говорил что-то подобающее случаю, по увеличение ВВП и единство России, а потом за ним заговорил сэр Метьюз. На микрофонах, протянувшихся к нему со всех сторон, было написано BBC, CNN и Fox News.

Откуда-то явилась серебряная подушечка, на которой вместо ножниц лежали два остро наточенных горских кинжала. Один кинжал взял Семен Семенович. Другой – Сапарчи Телаев. Один из помощников подкатил его к ленточке, и Забельцын поднял кинжал, чтобы перерезать ее одновременно с и.о. президента.

И тут Сапарчи поднял голову.

– Не так режем, – сказал Сапарчи. – Джамалудин, это проект Заура. Тебе и резать.

Джамалудин вежливо покачал головой.

– Джамал, – сказал Сапарчи, – я настаиваю. Этот завод начал строить твой брат.

Джамалудин заколебался. И тут кто-то из его людей громко захлопал в ладоши, а Шамиль заорал:

– Джамал! Джамал!

Джамалудин взял нож и пошел к ленточке. Он шел навстречу иностранным телекамерам, своей быстрой рысьей походкой, чуть вразвалочку, немного наклонившись вперед, в светлом, цвета стали костюме, и белой манишке, над накрахмаленным воротом которой сидело неправильное, смуглое лицо с волчьими угольями глаз, – то самое лицо, которое сейчас глядело на толпу с экрана и с плаката над проходной, лицо, впечатанное в десятки тысяч маек, которыми размахивала на площади обезумевшая толпа.

«Как ему это удается? – подумал Семен Семенович, – ведь он же покойник. Он же приговорен. В республике не сотни, а тысячи людей, которые мечтают о его смерти. Ну да, он согнал эту толпу, он привез ее в автобусах, он раздал им майки, но неужели он не боится, что в этой толпе найдется хоть один киллер? Он что, считает, что он уже умер?»

Джамалудин подошел к ленточке, поднял сверкающий золотом кинжал и улыбнулся Забельцыну. И тут Сапарчи заговорил снова.

– Семен Семенович, – сказал он, – я, как исполняющий обязанности президента республики… Я уже стар, и болен… Я ухожу. И прошу назначить президентом Джамала.

– Ни в коем случае, – сказал Джамалудин, – вы старше меня, Сапарчи Ахмедович, и куда опытней. Кто должен быть президентом республики – решать не нам, а России.

Сапарчи вздернул рот в улыбке и вдруг, твердой рукой взявшись за рычаг, крутнул его так, что инвалидное кресло вылетело из-за ограждения и застыло прямо посереди площади. Похоже, этот человек все-таки хотел решать сам: даже там, где решение касалось вопроса о том, как уйти.

– Семен Семенович, – громко сказал Сапарчи, и три громадных экрана показывали собравшемуся народу его набрякшее, тяжелое лицо, а голос его разносился над площадью, усиленный десятком динамиков, – я настаиваю. Братья Кемировы построили этот завод. Джамал – единственный человек, который достоин быть президентом республики.

Семен Семенович молча смотрел на плошадь, полную черных людей в черных майках. Сапарчи выбил у него из-под ног почву для торга. Камера сменила ракурс, показывая их, всех троих, возле зеленой ленты, и тут на площади оглушительно засвистели, а начальник ОМОНа выскочил вперед и заорал:

– Джамал! Джамал!

Джамалудин полоснул по ленточке. Забельцын раскрыл рот, и в эту минуту раздался первый выстрел. Стреляли вверх – даже не из пистолета, а из ракетницы, и разноцветная новогодняя хлопушка пошла вверх и, несмотря на дневное время, разорвалась довольно ярко, обдав толпу огненными брызгами.

Через минуту в небо палили так, как будто хотели взять его штурмом.

– Джамал! Джамал!

Забельцын в панике оглянулся и увидел на плазменном экране свое бледное, растерянное лицо. Охрана сомкнулась вокруг него, отрезая от выстрелов; подхватила и поволокла к проходной. Фотовспышки сверкали, как трассеры. Толпа палила. Из пистолетов, хлопушек, дедовских дробовиков, автоматов Калашникова, где-то зазвенело, кто-то вскрикнул, возможно раненый рикошетом, стреляли и бойцы АТЦ, по всей видимости, холостыми, уверенно посылая в небо очередь за очередью, люди стаскивали с себя майки и размахивали ими, как флагами, над толпой реяли зеленые полотнища со смуглым неправильным лицом и черными рысьими глазами с вишневой искрой в зрачке, и все это кричало, вопило, орало: