Юлия Латынина - Не время для славы

За Аллаха? Булавди уже даже не помнил, как он начал воевать, но он смутно помнил, что когда он начинал воевать, он воевал не за Аллаха. Он воевал потому, что на его землю пришла война, и в республике пропали деньги и появились танки. Теперь Джамал сделал так, что танки ушли, а деньги вернулись. За что же воевал он, Булавди? За то, чтобы деньги слова исчезли, а танки снова пришли?

Он был кровник Джамалу – вот и все.

Булавди знал, что у него есть силы только на один выстрел. И он не сомневался, в кого стрелять. В Джамалудина Кемирова.

Если убить Джамалудина, хозяином республики останется Христофор Мао. Если хозяином будет Христофор Мао, Русня потеряет Кавказ через год.

Далеко внизу, на белом песке серпантина, показался военный «уазик». Это был русский сержант из части, которую разместили в селе. Сержант был неплохой человек, только много пил. Он продавал оружие и жаловался на начальство, которое торгует родиной.

Сержант вышел из машины и открыл заднюю дверцу. Весь задок машины был забит цинками с патронами, и еще сверху лежали три выстрела к гранатомету.

Сержант дружески хлопнул горца по плечу и сказал:

– И на что вам столько патронов?

– На свадьбу, – ответил Булавди.

– И когда свадьба?

– Сегодня, – сказал Булавди, – хочешь, покажу?

– Садись, – ответил сержант.

Булавди сел в «газик», и тот поехал вверх.

Кирилл и Шамиль чуть не опоздали на самолет. Они приехали в Жуковский через шесть минут после Забельцына, и начальник его охраны матерился, запихивая «стечкин» Шамиля в специальный опечатанный мешок.

Кирилл ожидал, что они полетят военным транспортником. Но это оказался ЯК-42, с роскошной люксовой отделкой, – со спальней для vip-лица, панелями розового дерева, глубокими кожаными креслами и тонкой перегородкой, отделявшей обитателей головного салона от охвостья в хвосте.

Самолет начал катиться по исхлестанной дождем полосе, и струйки дождя на стекле из прямых стали косыми, а потом легли поперек иллюминатора.

Село только-только просыпалось; женщины в черных платках выгоняли индюков и коров, и однажды им пришлось долго стоять, пока по улице шло целое стадо баранов; они блеяли и воняли, и на самом последнем, толстом баране ехал мальчишка лет семи – похоже, он и был единственным пастухом.

Разбитая улица вертелась штопором, резко шла вверх, горы были как стены обрушившегося мира, огромные, рыже-серые, отвесные, на яростно-синем небе не было ни облачка, и они выпадали из этой синевы, словно в небе кто-то проделал прореху, и оттуда упали камни размером с вечность, и только на востоке горный склон был изрезан маленькими террасами, на которых, как в кадках, росли абрикосовые деревья.

Трудолюбие местных поражало сержанта Терентьева. В селе, где он родился, дома давно сгнили, а заборы покосились, и когда Терентьева забирали в армию, там на все село было двое призывников, а в соседнем селе и вовсе оставались три старушки. В этом селе было пять тысяч человек, и из них едва ли не треть были дети, и в каждом дворе стояли латаные «жигули», и сержант, что ни говори, понимал, что все эти «жигули» нажиты не разбоем и не мошенничеством, а каторжным трудом на горных террасах.

Терентьев подумал, что многое изменилось с тех пор, как неделю назад его взвод оказался в селе. Сначала между ними была глухая стена, мальчишки швыряли в них камнями, – а теперь им все время носили хлеб из пекарни, и позавчера Терентьев обедал у какого-то старика, а его солдаты починили старику забор, – а вот теперь его пригласили на свадьбу. Сержант вдруг подумал, что он бы хотел приехать в эти бескрайние горы еще раз, уже без оружия и без солдат, и посидеть за столом с вежливым, очень сдержанным имамом, и поспорить с ним, кто лучше, Бог или Аллах, – эти люди были золотые люди, если ты приходил к ним как гость, а не как враг.

Он был очень доволен. За неделю учений он заработал восемь тысяч долларов, и эти чертовы хачи уже не казались ему такими негодяями.

Они заехали в ворота и стали посереди крошечного двора. Справа, из распахнутой дверцы, терпко тянуло курятником. Над ними росло огромное дерево, и из зеленой листвы торчали оранжевые шары хурмы.

Его люди стали разгружать оружие, а Терентьев пригнулся и шагнул вслед за Булавди в распахнутую низкую дверь. За дверью обнаружилась крошечная прихожая, а за прихожей – гостиная. Над работающим телевизором висела вышитая Кааба, а на противоположной стене – черный коврик с золотым именем Аллаха. Посереди гостиной тянулся стол, уставленный картошкой и мясом. За столом сидели человек шесть молодых парней. Сержант Терентьев рассмеялся, обернулся к Булавди и спросил: