Сергей Анохин - $амки

– Я имел в виду: вы не испугайтесь…

Из-за двери послышался хриплый рык: «Ну, кого принесло?!» Она резко распахнулась, и Ученый отшатнулся.

На пороге стояло форменное чучело. От лба до макушки – длинный вертикально стоящий ярко-рыжий гребень. Так называемый «ирокез». Остальные волосы сосульками свисают на грудь, едва прикрытую утыканной булавками черной майкой с традиционным красным кругом анархии. Ниже – рваные проклепанные джинсы с пятнами красной и ядовито-зеленой краски, разношенные армейские ботинки-говнодавы.

Он медленно поднял глаза вверх: на руках, упертых в круглые бока – браслеты с шипами, на шее – настоящий собачий ошейник, в ушах – булавки. А лицо… Ярко-красные веки, под глазами – черные разводы, зеленые губы.

Он всмотрелся в эту жуткую маску и обалдел. Девушка была уникально красива! Такие рождаются раз в тысячелетие, пронеслось в голове. Нефертити. Клеопатра. Кто там еще?.. По пальцам можно пересчитать…

Мысли путались.

– Ну, чё приперся? – грозно спросила красавица. – И этих чё притащил?..

К счастью для молчавшего Ученого, остальные отреагировали правильно. Со словами «А ну закройся, швабра» Колокольчик танком попер в квартиру. Следом за ним, мимо Ученого и Рожкина, протиснулся Эдик. Беседа топтался на месте, неодобрительно ворча под нос что-то о грязных панках и глупых гусынях…

– Ладно, – выдохнул наконец Ученый. – Пошли, поговорим.

Рожкин явно поскромничал, назвав этот апартамент однушкой. То есть это и была однокомнатная квартира, но переделанная из стандартной двухкомнатной. Просторная прихожая плавно переходила в кухню-столовую-гостиную, а оттуда в отдельную нишу спальни. Во всей отделке чувствовалась рука мастера. Прихожая облицована недешевым керамогранитом, часть кухни – декоративной штукатуркой. На полу – штучный паркет. Кухню от гостиной отделял невысокий подиум из какого-то прозрачного материала и барная стойка.

Колокольчик покосился на все еще стоящую в прихожей девушку.

– Неплохо живут грязные российские панки…

– Панки не грязные! Панки – это голос сопротивления, – огрызнулась девица.

Михаил присмотрелся. А и правда: назвать ее грязной язык не поворачивался. Еще на лестнице он почувствовал легкий аромат каких-то духов, футболка как будто хрустела от свежести. А якобы заляпанные джинсы были порваны и замазаны краской очень искусно и живописно. Небрежно брошенная на кресло черная кожаная косуха со множеством заклепок и «молний» только с виду казалась подобранной на помойке – шелковая подкладка и лейбл говорили совсем о другом. Да и квартира сияла чистотой.

Ну и чему она сопротивляется? Архивному институту, что ли? Так вроде, Рожкин говорил, второй курс. Никто ведь не заставляет ее учиться. Вышла бы замуж. С такой-то внешностью в девках не засиживаются. И, надо думать, папа с мамой из Хабаровска сюда нечасто наезжают, а братец вряд ли проявляет строгость. Ему бы в кайф ее поскорей с рук сбыть.

– Мы создали свою собственную музыку, свой образ жизни, свое общество и свою культуру… И свободу! – Настя между тем вошла в раж. – Свобода – это то, что мы создаем каждый день.

Эдик досадливо отмахнулся:

– Знаем мы вашу свободу! Пьете чуть не политуру, клей нюхаете, дрянь всякую курите. Если подойти к любому человеку на улице и спросить: «Кто такие панки?» – почти сто процентов ответят: панки – это отбросы общества, свиньи.

Девушка надменно посмотрела на него и заявила:

– В свинарнике лучше и самим быть свиньями. Наш вид – это выражение нашей индивидуальности. Потерянное поколение не может выглядеть так же, как все.

– Да вы просто наркоманы, маньяки и ублюдки. Бешеные собаки, сорвавшиеся с цепи, поэтому и ошейники носите…

– Панки – хо-о-ой!!! Панки сразу не загрызают, они пережевывают насмерть, в труху! – заорала Настя и молнией метнулась к Эдику.

Длинными кроваво-красными когтями она вцепилась в его шевелюру и со всего размаху врезала коленом в пах.

– Ы-ы-ы!!!

Колокольчик подскочил к девушке сзади, одной рукой перехватил горло, на другую жгутом накрутил длинный ирокез.

– Ща я тебе, сука…

Она лягалась, царапалась, шипела, но сделать уже ничего не могла. Отвертка тупо посмотрел на нее помутневшими от боли глазами и со всей силы врезал по физиономии. Настя обмякла.

Вся эта сцена заняла не больше трех секунд. Михаил даже не успел двинуться с места, Беседа замер с открытым ртом, и только Рожкин, видимо привыкший к выходкам сестрицы, усмехался, глядя на растерявшихся «бандюков».