Михаил Нестеров - Оружие уравняет всех

– Чего я хочу? – продолжала она. – Хочу увидеть джип на дороге, и все.

Она подумала об удаче, провожая глазами обезумевших от счастья, как ей показалось, людей. Но если бы они остановили машину с одним водителем, то забрали бы ее, бросив «Пежо» на произвол судьбы. И плохое прошлое теперь можно забыть и жить приемлемым настоящим.

Мамбо выглядела охранником на каменоломне. Она стояла на гребне дюны и не шелохнулась, даже когда ее нескромно ощупывал свет фар очередного автомобиля, – с ружьем и вздыбившимися волосами; у ее ног земляными червями копошились арестанты. Они откопали полмашины, и кое-кто из них начал перебрасываться шутками.

Смерть, вид агонизирующего тела, от которого, хлюпая, отрывается душа, давно перестали трогать Мамбо. А в детстве ее это забавляло. Она десятки, а потом и сотни раз убивала кур, свиней, коз. Ее матери был нужен материал, и они вместе доставали его. Однажды Мамбо – тогда ее называли Мами – пришла домой поздно. Мать позвала ее за собой в храм, и там девочка увидела лежащего на полу мужчину. Он крепко спал – мать дала ему снадобье, которое могло свалить и слона. Дальше мать сказала: «Мне нужна его кровь». Девочка приняла от нее нож и приготовилась разрезать ему вену, как делала это не раз, но с согласия какого-нибудь добровольца из числа прихожан. Мать остановила ее: «Мне нужна темная кровь – из горла». И Мами, будто делала это сотни раз, перерезала жертве вуду горло.

С той поры прошли годы. Пролетел и короткий отрезок времени, за который пассажиры микроавтобуса откопали джип и вытолкали его на твердый грунт, к обочине.

Леонардо перехватил взгляд Мамбо и довольно улыбнулся: «Это хорошая идея, по мне». Тут он чувствовал превосходство и первенство и первым нажал на спусковой крючок «ремингтона». Передернул затвор и снова выстрелил. Тут же грохнул револьвер в руках Кимби; а спустя мгновение эхом отозвалась «анаконда» Ниос. Там они добили раненых – в лучших традициях африканских племен людоедов.

Мамбо даже за право отрезать голову русскому не согласилась бы уступить Лео место за рулем. От пыли и насекомых, плотными облаками висевших на пути открытого джипа, ничто не могло спасти. У Мамбо был такой вид, будто она только что вылезла из могилы и – сразу за руль, в погоню за обидчиками, так подумалось Леонардо, ведь самую малость отделяло их от смерти. Почему русские не убили их? Мамбо знала ответ на этот вопрос, но предпочла хранить его в секрете.

С ее головы воздушным потоком давно сорвало платок, и сейчас ее космы, походившие на вывалянный в грязи парик, дредами рэппера дергались на ветру. Леонардо казалось, что эта сумасшедшая гонка продлится целую вечность.

С другой стороны, он ждал, когда Мамбо сломается. Или умрет за рулем.

Она уснула за рулем. Но прежде чем отрубиться, она остановила машину и заглушила двигатель.

Прошло пять, десять минут. Леонардо покачал головой. Проявляя заботу, он подумал о том, что жрица не вспомнит его сильных рук, которые перенесли ее на место переднего пассажира. Его прилив нежности прекратился, когда он снова взялся за баранку и тронул машину с места. Она вылупит глаза и захлопает ресницами: «Что? Как? Почему? Где это мы? Что, опять?!» У него родилась шалая мысль: заехать в пески и притвориться спящим.

Позывным Вергельда, по которым он выходил в эфир во время боестолкновений в Дарфуре, был Доктор Геббельс: так его прозвали за его маленький рост. Он всего на пару сантиметров был выше Пауля Йозефа Геббельса, рейхсляйтера НСДАП по вопросам пропаганды, которого за глаза пренебрежительно называли «маленьким мышиным доктором». И сам Вергельд нашел много общего с «кровавым романтиком нацизма». Он презирал людей, ему не дано было стать героем. И если бы он надумал жениться, то, как и «мышиный доктор», признался бы, что жене сможет дать все, кроме верности. По крайней мере, в этом вопросе он был честен.

Одно время он увлекся нацистскими аббревиатурами. Вряд ли запомнил десяток. Однако этот «второй язык Третьей империи» пролил свет на происхождение сокращений в целом. Поначалу это была игра-пародия, как зацепка для памяти, узелок на платке, и уже потом – как средство самозащиты, как сигнал тревоги к самому себе. И почти все обозначения несли в себе налет учености, который время от времени встречался в рейхе. Там были модны звучные иностранные слова. И правда, «гарант» звучало солиднее, чем поручитель, а «диффамировать» – импозантнее, чем «опорочить». На тех, кто не понимал смысла этих слов, они действовали в первую очередь.