Виталий Гладкий - Мертвая хватка

Дожидаясь горбуна, я с тоской посматривал в сторону российского посольства, расположенного рядом с Булонским лесом. Эх, будь я нормальным человеком, обычным гражданином, а не изгоем и наемным убийцей… На этом мои грезы и заканчивались. И не потому, что я был абсолютным прагматиком, неспособным мечтать, пусть даже о несбыточном. Я просто боялся думать вообще. Ни о чем. Я гнал любые мысли, как законченный алкоголик в пьяном горячечном бреду зеленых чертиков и прочую привидевшуюся ему нечисть. Но воспоминания упрямо вползали в мозги, используя для этого любые лазейки.

Впервые в жизни я испугался по-настоящему. Раньше меня иногда, особенно в юности, тоже посещал страх, но он был сродни инстинкту самосохранения: бьют – беги; больно – кричи, возможно, ругайся; испугался – забейся в угол и пересиди опасность. Но сейчас…

Проанализировав свое марсельское путешествие, я твердо уверился: нет, превращение в зверя – вернее, в кошмарное подобие хищника – не вымысел, не байки выживших из ума колдунов индейского племени Божественного Красного Ягуара. Я просто сдуру не поверил своим глазам, присутствуя на церемонии посвящения в Братство, когда душа Франца поменялась местами с душой (или чем там еще) короля сельвы, красавца онсы. Наверное, потому, что в цивилизованном мире просто нет места подобным вещам, а демонстрирующиеся по телевизору разнообразные фильмы о монстрах, вампирах, акулах-людоедах и прочих демонических существах в теплой квартире и уютном кресле за чашкой кофе или рюмкой спиртного представляются досужим вымыслом сдвинутых по фазе на всякой чертовщине сценаристов и режиссеров. Впрочем, и они не верят в то, что показывают.

Увы, дыма без огня не бывает. На первый взгляд совершенно бредовая фантазия людей искусства имеет под собой вполне достоверную почву. Хотя… скажи мне кто-нибудь об этом еще в период моих скитаний по Сан-Паулу, я бы просто рассмеялся ему прямо в лицо. Но теперь, побыв в шкуре оборотня, я начинал дергаться при одном воспоминании о моей схватке с вожаком собачьей стаи. До сих пор, едва я садился за обеденный стол, у меня во рту ощущался запах псины, и самые изысканные яства, которыми потчевала своих постояльцев мадам Брюэль, казались приправленными собачьей кровью… бр-р-р! Пришлось объявить официантам, что я решил стать вегетарианцем, и они приносили мне всякую зелень; однако от нее меня тоже тошнило, но по иной причине: я всегда был умерен в еде, а в Гималаях вообще довольствовался малым, но к травоядным никогда себя не причислял. Без белковой пищи – какая бы она ни была – я испытывал внутренний дискомфорт и даже раздражение, сопровождающееся взрывами непонятной и плохо контролируемой ярости. Учитель Юнь Чунь объяснял это тем, что у меня Инь довлеет над Ян – то есть силы тьмы и зла побеждают светлое начало, добро. Я тогда мало разбирался в даосской философии, а потому не стал расспрашивать, как мне изменить такое положение вещей. И только гораздо позже узнал, что, конечно, можно уравновесить эти два начала – например, истязанием плоти, тренировками до изнеможения или монашеским образом жизни, – но что в человеке заложено с рождения, то и останется до смертного одра. А потому оставил попытки следовать Учителю во всем – никогда не стать быку тигром, а курице – соколом; каждое живое существо должно быть на своем месте, указанном мудрым творцом – природой.

Но как случилось, что я, пока не нарушив обета верности Братству, начал время от времени превращаться в ягуара? Или почти в ягуара – слава богу, я еще не дошел до полной кондиции, как несчастный Франц. Неужто своим противостоянием воле главного жреца я навредил сам себе, невольно внеся сумятицу в колдовской ритуал? Или все это чушь и я просто схожу с ума на южноамериканский манер?

Я не мог ответить на подобные вопросы, а потому пытался просто не думать на такую тему. Единственное, что я сделал, едва приехал в Париж, так это зашел в ближайшую аптеку и накупил кучу транквилизаторов, чтобы в случае повторения сдвига в мозгах попытаться откорректировать его лекарствами.

Конечно, я бы мог пойти на прием к психотерапевту или психоаналитику, притом лучшему, которого только можно сыскать в Париже. Но что я ему расскажу? О церемонии посвящения в Братство и переселении душ? Боюсь, что после врачебного приема на меня наденут смирительную рубашку и отправят прямиком в больницу для душевнобольных; если, конечно, я соглашусь…

Пытаясь в очередной раз изгнать дурные мысли, я вспомнил об Эрнесто и Кестлере. Горбун, последовавший за мной в столицу Франции, сказал, что их отозвал дон Фернандо. Я понял почему: работа с "объектом" поручена только мне и Марио, а потому лишние глаза и уши, а значит в перспективе языки, нам здесь не нужны. Я почти не сомневался, что накануне событий изымут из обращения и Чико с его командой – по той же причине. Что вполне логично и целесообразно. Правда, у меня был один вопрос к Марио: а кто из "чистильщиков" Синдиката останется? Но я его не задал – если горбун и знает, то все равно не скажет; а если нет – тогда наши неопознанные трупы положат в холодильник морга рядышком: размах и цель операции предполагали абсолютную стерильность.