Виталий Гладкий - Убить зверя

Уходя, уже на пороге приемной, Балагула невольно оглянулся и встретил необычно острый, напряженный взгляд секретаря-референта. Ему показалось, что Шатоха хочет поделиться чем-то сокровенным, возможно, сблизиться с ним, стать пусть не другом, но сторонником. Неужто и этот скользкий угорь почувствовал, как запахло паленым? А что-что, но нюх на опасность Шатоха имел отменный.

Балагула сделал над собой усилие и растянул губы в кривой улыбке, чего не делал никогда прежде. Шатоха, скромно опустив глаза, тоже улыбнулся – как верный пес, который ждет ласки от хозяина.

До приезда в город Егор Павлович практически не испытывал страха; возможно, за исключением детских лет. Ему не раз приходилось попадать в экстремальные ситуации, но воспитанный среди дикой природы, он воспринимал их со стоицизмом варвара, для которого жизнь, как таковая, понятие отвлеченное. То, что для городского жителя казалось опасностью, для него было обыденным, смертельный риск – всего лишь одна из составляющих его работы, а возможность раньше положенного срока отправиться на погост являлась частицей мироздания, в основе которого лежит вечный круговорот вещей. Никчемный червь служит пищей куропатке, ее скрадывает лиса, чтобы пообедать, в свою очередь рыжая плутовка – неплохая добавка к рациону волчьей стаи, а волком – особенно голодной весной, после зимней спячки – не побрезгует и сам хозяин тайги, бурый медведь, который к осени, когда нагуляет жирок, попадет на мушку карабина какогонибудь охотника; кости и внутренности косолапого унавозят землю, и в ней, жирной и сытной, из личинки вылупится маленький червячок… Все в этом мире взаимосвязано, и смерть существа одного вида становится продолжением жизни другого представителя фауны.

Но теперь, когда боязнь всего необычного, заложенная в программу выживания человека, должна была, по идее, уступить место житейской мудрости, предполагающей философское отношение к конечности бытия, Егор Павлович стал настоящим неврастеником, который мог вспылить из-за пустяка.

Он боялся. Боялся до жути, до сердечной боли. Егор Павлович потерял покой и сон и иногда даже покрикивал на Грея. Похоже, верный пес был просто шокирован таким поведением хозяина, потому что вместо вполне понятной обиды он лишь ложился на живот и, скуля словно щенок, подползал к нему, чтобы умильно и с тревогой заглянуть в глаза. Ругая себя за несдержанность последними словами, Егор Павлович бормотал извинения, и удовлетворенный Грей отправлялся в свой угол, откуда с неподражаемой серьезностью, весьма похожей на сочувствие, следил за хозяином умным и преданным взглядом.

Егор Павлович боялся потерять Ирину Александровну. Она всецело завладела его мыслями и чаяниями, и каждая их встреча превращалась для старика в маленький праздник души. От ожиданий встреч и переживаний он еще больше похудел, но, как ни странно, стал выглядеть лучше и моложе своих лет. Теперь Егор Павлович уже не стеснялся, как прежде, выйти с Ириной Александровной "в люди", и даже в обществе артистов, с которыми она поддерживала дружеские отношения, он не выглядел белой вороной. На его удивление, они оказались обычными людьми со своими странностями и недостатками, а не теми полубогами, которые взирали на него с телеэкрана. Наверное, он мог бы сойтись с ними и гораздо ближе, однако замкнутость его натуры, выпестованная годами таежного одиночества, не позволяла Егору Павловичу в полной мере раскрыться перед приятелями Ирины Александровны, чтобы стать своим.

Впрочем, с товарищами у нее было не густо. Как Ирина Александровна однажды призналась, после смерти мужа и вынужденного превращения в базарную торговку, она прекратила почти все контакты с коллегами, а когда ее приглашали в компанию, то находила массу причин для отказа.

Удивительно, но с появлением в ее жизни Егора Павловича финансовые дела Ирины Александровны быстро пошли на поправку. Она начала сниматься в рекламе, затем ее пригласили озвучивать зарубежные "мыльные" оперы. Конечно, заработанных денег хватало только на еду и чисто житейские мелочи, однако лишь один тот факт, что ей больше нет необходимости днями торчать на семи ветрах в роли неумелого коробейника, стоил в понимании Ирины Александровны дорогого. Она настолько похорошела, что временами казалась Егору Павловичу сказочной царицей. В такие мгновения он даже падал духом и уныло констатировал, что тянет рядом с ней разве что на Иванушку-дурака. Старого дурака…