Александр Проханов - «Контрас» на глиняных ногах

– Виктор, смотри, видишь учебник? Это мой! Я его написал для «мискитос»! – Он поднес Белосельцеву раскрытую книгу, где яркими красками были нарисованы каноэ, рыба, болотный цветок.

Белосельцев листал учебник, смотрел на опрятных, милых детей. Но сквозь красивые рисунки, чистоту удобного класса, миловидное индейское лицо молодой учительницы потаенно просвечивало нечто безымянное, свирепое и ужасное, не укрощенное учебником, не заслоненное узорными занавесками окон, гнавшееся по пятам за колонной из разгромленной общины Перокко.

Они осматривали машинный двор, где стоял синий трактор «Беларусь», и индеец, длиннорукий, перепачканный маслом, возился в моторе, а другие протягивали ему ключи, ловили каждое движение. Отирали трактору фары, стекла, блестящие, стертые о землю плуги.

– Здесь большинство индейцев никогда не видели трактор. – Джонсон был похож на экскурсовода в музее, показывающего любимые экспонаты. – Не видели электричества, плуга. Жили у рек, одна-две семьи, отделенные от всех остальных болотами. Я не преувеличиваю, впервые в своей истории они участся жить вместе, обрабатывать землю. В их домах появился свет. Они научились водить трактор. Это и есть просвещение…

Белосельцев смотрел на смышленые лица индейцев, на усердие, с каким они внимали механику, на любовное бережение, с каким относились к голубой нарядной машине. Но жар его разгорался, кровь свертывалась, виски дрожали от боли, и мерещилось нечто ужасное, подстерегавшее их всех, как тот огромный бетонный индеец, поднявший отточенный меч.

На краю поселка лежали янтарные ошкуренные бревна. Стучали топоры, пели пилы. Голые по пояс работники копали ямы, вгоняли в них сваи.

– Строят церковь. – У Джонсона была интонация дрессировщика, гордящегося результатами своей дрессировки, победившей кровожадные инстинкты. – Революция не против религии. Пусть на здоровье строят свои церкви, но не стреляют из окон своих церквей в революцию…

Белосельцев кивал, но ему казалось, ямы, в которые опускаются сваи, хлюпают красной жижей и сосновые торцы с хрустом дробят чьи-то кости.

Они спустились к дороге на травяную поляну. Здесь было людно, толпился народ. Дровосеки с топорами, вернувшиеся с корчевья. Милисианос с винтовками. Женщины с малыми детьми на руках. Ветхие старики и старухи. Белосельцеву показалось, что он узнает и тех, кого только что привезли грузовики из общины Перокко. Все скопились и на что-то смотрели.

К деревянному, поддерживающему провода столбу был привязан низкорослый, красного цвета бык. Не привязан, а притянут двумя тугими, накинутыми на шею арканами, захлестнутыми вокруг столба. За концы веревок, натягивая их что есть силы, держались два индейца, упирались в землю, а бык, прижатый к столбу головой, задыхался, сипло дышал, вываливал розовый вспухший язык, с которого стекала стеклянно-красная тягучая слюна.

– Что это? – спросил Белосельцев, пугаясь вида быка, его вздутых дышащих боков, ходящего от боли загривка, расставленных копыт.

– Это бык для общины, – ответил всезнающий Джонсон. – Каждый день для поселка забивают быка. Люди приходят и смотрят.

Голова быка была притянута к столбу, пропитанному креозотом. Над быком тянулись электрические провода, белели фарфоровые изоляторы. Жилка громоотвода пробегала по столбу у пульсирующей бычьей шеи. Казалось, электричество подается в поселок через тело быка и в набухшем зверином горле бьется синусоида тока.

Из толпы вышел худой длинноногий индеец в оборванной одежде. Приблизился к быку. Топтался вокруг и оглядывал. Те, что держали арканы, ослабили веревки. Длинноногий оборванец ловко, цепко вскочил верхом на быка, ухватил за уши, и рогатый зверь, поскользнувшись, едва не рухнув под тяжестью, выгибая надломленный хребет, метнулся и с хриплым ревом побежал по поляне. Взбрыкивал, держал хвост палкой, а наездник драл его за уши, бил по бокам пятками, и двое, не отпуская арканов, бежали следом.

Бык подбросил задние ноги, и оборванец скатился через бычью голову на траву. Зверь был готов ударить мучителя короткими рогами, но арканы натянулись, веревки душили его, и он, взбрыкивая, поскальзываясь, метнулся, а его заваливало, распинало на натянутых стропах. Тот, кто упал, подскочил, засунул быку в ноздри пальцы, сжал их там, в недрах дышащей сосудистой ткани, наполняя голову быка слепящей парализующей болью. Бык обмяк, уронил на траву голову, выкатил белые, в красных прожилках глаза. Белосельцев почувствовал эту страшную боль, передавшуюся ему через мокрую траву, сумеречный моросящий воздух. Искал опоры, был готов лечь, затихая, вываливая из орбит глаза.