Сергей Алексеев - Удар «Молнии»

А на военной дороге, расхристанной и залитой грязевым вулканом, начался очередной бег — тех, кто вчера еще ехал на броне, смеялся, пил пиво из банок, похожих на ручные гранаты, и уж никак не собирался бежать и умирать.

Но бежали, отстреливались, сея в пахоту пустые гильзы, белели бинтами изрешеченные кузова грузовиков, дымились остатки брони, а в спины бегущим со злым, безрассудным азартом били из всех видов оружия. И счастлив был тот мертвый, кого сметало с асфальта в бегущий по обе стороны поток; они тонули в земле, как в могиле, и даже хоронить было не нужно. Кого же не сносило, те тоже уходили в землю, только в виде грязи, поскольку их размолачивало, растирало в жерновах гусениц и мешало с землей, превращая в краску. Иногда танкисты останавливались, выковыривали, выколачивали кости из траков и ехали дальше.

Бойцы «Молнии» на своем островке все еще пели про сорок тысяч лошадей и про атамана, с которым никогда не приходится тужить.

Глеб Головеров попел вместе со всеми и, когда закончился бег на дороге войны, снова стал куда-то собираться. Ходил и клянчил у «зайцев» то гранатомет, то автомат старого образца под патрон сорок третьего года, то гранаты к подствольнику и прочие боеприпасы. Вооружился, экипировался под завязку и стал перед бегущим потоком.

— Куда ты опять, Глеб? — спросил дед Мазай.

— Пойду, — сказал он. — Что делать?

— Не ходи, утонешь. Смотри, как глубоко… — Да я в этой грязи поплавал, не утону. — Извини, Глеб, — покаялся генерал. — Получилось-то, я твою добычу отпустил. Не суди старика, привык исполнять приказы, все думаю: начни самовольничать, от государства вообще ничего не останется…

— Ничего, Дед, я еще раз возьму, — успокоил Головеров. — Сам на меня набежит, знаю, где ждать. Будешь в Москве, зайди, попроведуй мой дом. Если найдешь там кого, скажи, пусть еще подождут. А я вернусь.

Они обнялись, неловко, неуклюже из-за навешанного на плечи оружия.

— Иди, — сказал дед Мазай. — Вольному воля. Глеб ушел по военной дороге…

Ближе к вечеру прилетел Сыч, сел посередине островка, большой, решительный, страшный. Долго молчал, глядя в бурный поток, и слушал песню про грозный Терек, про то, что жалко волю да буланого коня. Генерал пытался утешить его, оправдать, мол, это же не просто война, а война политиков, людей с психическим заболеванием, параноиков, жаждущих управлять миром, а чеченский народ принесен ими в жертву; хотел объяснить, что, искупавшись в этой грязи, Россия прозреет и увидит истинного противника. Вот тогда-то и начнется поединок.

Сыч смотрел на него, будто глухой.

— Ты о чем… бормочешь? Да что ты знаешь об этом?

— Да почти еще ничего.

— В том-то и дело!.. Вот Комендант знал. И много чего повидал своими глазами. Не выдержал! Комендант не выдержал!.. Три дня назад застрелился. А может, застрелили. Теперь уже не узнать. Вот тебе и поединок… Самоубийц, говорят, даже не отпевают.

— Ничего, мой Капеллан отпоет, — заверил дед Мазай. — Он всех отпевает.

— Это хорошо! — обрадовался старый товарищ. — Запомню, хоть знать буду…

— И не рассчитывай! — отрезал генерал. — Они того и ждут, чтобы мы пулю в лоб. Хрен вот им! Не дождутся! Привыкли, что мы сами себя на тот свет, чтоб им полная свобода, а нам — врата! Из земли выползу, а радости им не доставлю!

— Кому им-то?

— А тем, что пляшут. Смотри, вон они приехали! На дороге войны торчала черная «Волга». А рядом, встав в круг, с руками, засунутыми в карманы, выплясывали странный прыгающий танец пять мужских фигур в черных плащах, черных широкополых шляпах и с черными же бородами. Между ними лежали мертвые в грязи, вскипавшей красными пузырями.

И было им безразлично, на чьей крови совершать этот ритуальный танец, поскольку вся кровь одного цвета…

Вологда — Грозный 1996 г.

В Чечню он пришел к шапочному разбору. По дорогам в сторону России змеиными хвостами тянулись войсковые колонны. Хорошо вооруженные, неплохо оснащенные пехотные и артиллерийские подразделения под свист, улюлюканье, танцы и бесконечную стрельбу в воздух бежали от толп народа, авангард которых состоял из крикливых, чем-то возмущенных женщин и детей. Создавалось полное впечатление, что армия отступает перед невидимым и невероятно мощным натиском противника, бросая на произвол судьбы мирное, хотя и вооруженное население маленькой республики. И оно, это население, мечет гнев и проклятия вслед воякам, с мрачной трусливостью бегущим с поля боя, поскольку невозможно было представить, чтобы вся эта сила была неспособна противостоять врагу. И каков же должен быть враг, чтобы гнать регулярную и вовсе не потрепанную в боях армию!