Сергей Алексеев - Удар «Молнии»

— Сробим, батько! — обрадовался озябший, нахохлившийся «шестерка» и через минуту пропал в сумеречном дожде.

Грязев вдохнул полной грудью, замер на мгновение со сжатыми кулаками, расслабился и достал нож.

В последний раз он резал негров-охранников у президентского дворца в Ботстване. От них исходил специфический запах, напоминающий животных, и потому не дрожала душа. Тут же первым под нож — и слава Богу! — пошел русский из Прибалтики.

— Прости, брат! — громко сказал Саня, бросая его на бетон, потому что лейтенант-эстонец вскочил и, забыв об оружии, пятился к стойке высоковольтной опоры. Уже окровавленный нож был нацелен в солнечное сплетение. Официальный командир диверсионной группы пытался закрыться пластиковой накидкой от дождя.

— И ты прости, — Грязев толкнул руку вперед. — А мне — Бог простит…

Потом он вставил поочередно их автоматы между мощных раскосин, загнул стволы, бросил на бетон. Израильские ручные гранаты, изготовленные по принципу «комитетских», когда замедлитель горит всего полторы секунды, вынул из карманов убитых, распихал в свои. Сел между трупов, уронил голову: не важно, кто начал войну. Важно, кто первым пролил кровь, кто занес руку…

Хохла Никиту, соперника в пляске гопака, он пощадил от ножа. Одиночный выстрел в пелене дождя прозвучал глухо, «шестерка» обвалился на опору, инстинктивно уцепился руками, глянул глазами уже слепыми, но пронзительными.

— Москаль…

— А и ты прости, брат, — отворачиваясь, проговорил Саня. — И тебя не могу отпустить…

Несколько тяжелых минут он сидел среди мертвых «гладиаторов», опустив безвольные руки. От войны, как от судьбы, нельзя было уйти или спрятаться. Жизнь дала ему маленькую передышку — единственное мирное путешествие на Дальний Восток, к месту своего рождения и обратно. Все остальные дороги вели только к войне…

По пути к винокурне он отрезал кусок пленки от накидки, завязал гранаты в узелок, оставив снаружи только один запал — получился увесистый, мощный снаряд. Было уже совсем темно, и пришлось долго высматривать часового, притулившегося к дереву на опушке: в приборе ночного видения все становилось зеленым, будто мертвящий свет уже покрыл это место. Дождь глушил звуки, притуплял бдительность постового, так что Грязев подошел к нему плотную, стал за спиной.

— Снимут тебя, братец, — охнуть не успеешь, — почти в ухо сказал он. Часовой вздрогнул от неожиданности, хотел отскочить, но Саня удержал его за капюшон накидки — это оказался крымский татарин. Признав инструктора, он сник.

— Виноват, господин…

— Все на месте? — спросил Грязев.

— Так точно, товарищ… — татарин запнулся. Почти все они служили в Советской Армии, привычки которой были неистребимы ни учебными диверсионными центрами, ни жизнью в других странах. Они носили русскую форму, присягали Отечеству и теперь, будучи врагами, все равно как бы оставались своими. Гражданская война всегда была насыщена подобными иллюзиями, сбивающими с толку человеческие чувства и отношения.

— Придется тебя наказать, брат, — Грязев ударил ножом, зажатым в левой руке. — Ты уж прости…

Уложив часового под деревом, он приблизился к винокурне и встал у черного окошка. Он опасался, что сдетонирует пластиковая взрывчатка, лежащая в винной бочке у входа, и потому, разбив стекло, не швырнул снаряд, а опустил его сразу же у стены. Прыгнул в сторону и, падая на землю, услышал мощный тупой взрыв. Толстые стены из дикого камня выдержали, но крутая крыша подпрыгнула, разломилась и рухнула вниз.

Грязев полежал, пока не закончился треск дерева оседающей кровли, затем медленно встал и с автоматом наизготовку заглянул в проем вылетевших вместе с косяками дверей. Было ощущение, что винокурня оказалось пустой, без единой живой души, и зря бросал гранаты. Сверху упала черепица — и больше ни звука. Посветил фонарем и тут же выключил его, сел на порог. Сквозняк из винокурни потянул запахи сгоревшей взрывчатки, пыли и крови — все запахи войны…

Он не выдержал, ушел под дерево и, примостившись на выпирающем из земли корневище, сел писать записку. Бумаги не было, пришлось использовать бланк таможенной декларации. Ввязавшись в эту войну, сейчас он острее всех политиков ощущал ее зловещую для России суть. Югославию уже практически раскололи, раздробили народ по религиозному признаку и натравили друг на друга. Здесь отрабатывались теории и методики расчленения государства, здесь был полигон, где испытывалась новая военная машина с религиозным двигателем, на которой потом улыбчивые бойцы войск блока НАТО въедут в Россию. Чувства верующих мусульман использовались вместо тарана, за зеленым знаменем отчетливо маячил звездно-полосатый флаг. Древние цивилизации, составляющие основу Мира, тысячелетние культуры, управляющие развитием всего человечества, оказывались беззащитными против подросткового снобизма и жестокости самого молодого государства — химеры, раковой опухоли, незримо проникающей в живую ткань разумного Запада и мудрого, созерцательного Востока.