Сергей Зверев - Приговор приведен в исполнение

Ту ночь Святому не хотелось тратить на обсуждение ловкачеств магната, психического нездоровья его жены и выяснение размеров состояния человека, вызывавшего щенячий восторг у Гуляя.

Ночь принадлежала безвозвратно минувшему былому, где притаилось горе и война, никому не нужная доблесть и предательство. Владимир раскладывал пасьянс из фотографий, на которых улыбались знакомые беззаботные лица.

– Витек, – тусклым, поминальным голосом бормотал бывший подчиненный Святого, – подорвался на мине под Башутом. Леха Сорокин – пропал без вести. Генка…

– Гена прикрывал отход группы с перевала. Оттягивал боевиков на себя. Помнишь, Гуляй, какой туман висел? Словно саван… белый-белый. В жизни ничего подобного не видел! – Святой с поникшей головой, облокотившись на стол, возвращался мыслями на тот проклятый перевал, блокированный боевиками.

– За ребят! – Гуляй налил по полной. – Пусть земля им будет пухом!

Водка казалась пресной, как водопроводная вода.

– Мстили мы чехам [12], ох мстили… – скрежетнул зубами Гуляй. – Оттянулись до вывода федеральных войск будь спок, командир. Еще долго икать будут, вспоминая спецназ. – По-кошачьи сузившиеся зрачки экс-сержанта полыхнули дьявольским огнем.

«Бог ты мой, как война людей прессует. Был смешливым пацаном, с девчонками кокетничал, а сейчас талдычишь о мести, словно инквизитор, отправляющий еретиков на костер. Покалечила тебя война, а ты и не заметил».

Ученых трактатов о деформации души в университетских библиотеках Святой не читал, познавая на практике страшные истины: безусый юнец, водрузивший на стриженую башку краповый берет спецназовца, испытав впервые удивительное ощущение от убийства врага, срывался с тормозов и не мог остановиться. В нормальную жизнь, где нет наркотически пьянящего чувства опасности, такие парни не вписываются.

Гуляй бредил войной и не спешил забыть ее кошмары. Двухкомнатная квартира в микрорайоне Митино напоминала филиал военно-спортивного общества: стены, оклеенные вырезками журнальных фоторепортажей чеченской кампании, четыре типа тренажеров «Кеттлер», нунчаки на подоконнике и прислоненный к дверному косяку борцовский манекен с полопавшейся от бросков кожей, деревянный щит с нарисованной от руки ростовой мишенью, в которой торчал всаженный по рукоятку штык-нож.

Жилище Гуляя производило жутковатое впечатление. Лишь рыжий кот Паулюс, бродивший с гордо задранным хвостом, вносил домашнюю нотку уюта своим мурлыканьем.

«Чокнулся Вовка. Соорудил себе храм войны и тащится. Впрочем, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Хорошо, что к бандюгам не подался. Такого бы спеца с руками оторвали. Гранатометом ювелирно работает, и в рукопашном бою ас. Для „братков“ ценнейший кадр. Наверняка подкатывали к Гуляю. Не могли такого парня не приметить. Ан нет, не скурвился… Нашел, где пар выпускать». – Святой взвешивал на ладони крест ордена «За мужество».

Регалию пристегивал к госпитальному одеялу, пропахшему карболкой, почитаемый в войсках генерал Рохлин, посетивший моздокский госпиталь, куда угораздило загреметь Гуляю под самый занавес чеченской бойни.

– Мы домой улетали с полевого аэродрома. Бетонка вроде бы надежно охранялась, никаких проблем не предвиделось. Загрузились в транспортник, стали выруливать на взлетную полосу, и тут бац! – Гуляй надул щеки и причмокнул губами, имитируя взрыв. – Есть контакт. Ракета по двигателю в яблочко ударила. Транспортник завалился на крыло, горит. Охрана чешет из автоматов по кустам как очумелая. В салоне дым, паника, прыгают в аварийный люк, ноги ломают… Я хрястнулся мордой о бетон, звезды в глазах заплясали. Упал, отжался и вижу: чехи зажигательными пулями по заправщику шарашат. Я, блин, секу, рядом телега со штабелем боеприпасов стоит. Припарковался какой-то мудила. Ну, думаю, стопудово рванет и вместо аэродрома большой гриль будет. Я к машине. Завел, а скаты продырявлены. Как докандыбал до капонира, не представляю… Вылез и чувствую, что в штанах мокро. Я прибалдел, мацаю задницу ладонью и прикидываю, куда спрятаться, где прокладку сменить. Кореша ведь засмеют, обделался, скажут, Гуляй. Прохватил под дембель понос! Потом глядь, из мягкого места кровища хлещет. Прострелили, сучары черножопые, мой задний мост, когда я к наливнику шпарил. Сейчас на пляже не покажешься. Девки обхихикают, когда мой курдюк увидят, – горевал Гуляй, поглаживая муаровую ленточку орденской колодки.

Бывший сержант окосел внезапно, как будто алкоголь, скопившийся в желудке, достигнув критической массы, поднялся по венам и затопил мозг. Осоловелыми глазами Гуляй вперился в Святого, потянулся через стол, сметая посуду с закуской.