Александр Бушков - Возвращение пираньи

У входа было тихо и пусто. Правда, едва они подошли к высокому крыльцу, из двери моментально вышел высоченный субъект, красочно наряженный под гаучо, и выжидательно, словно бы невзначай, заступил дорогу, но после пары слов, брошенных Франсуа, живенько посторонился:

— Буэнас тардес, сеньорес… [5] К вашим услугам, сеньоры ( исп. ).

Внутри было не так уж просторно, но и не тесно, они вошли в зал, раздвигая позванивающие ниточки стекляруса, подскочил официант, опять-таки наряженный здешним ковбоем, только без широкополого сомбреро, провел к столику, очевидно, заранее заказанному. Столиков было штук пятнадцать. Стоял полумрак, зал освещали лишь подсвечники на каждом столике и несколько настенных ламп, слева играли невидимые музыканты — даже Мазур, не будучи знатоком, сразу определил, что это живой оркестр, не пользующийся усилителями. Уютно, в общем. Полукруглая эстрада пуста и погружена во мрак. Рыдающая, невыносимо томная музыка тем не менее не мешала разговаривать, не била по ушам. Одернув непривычный смокинг, Мазур глотнул вина и подумал: «Франсуа прав, коли уж нежданно-негаданно привел бог оказаться в Эдеме, не грех и сорвать пригоршню плодов послаще, потом и в самом деле можешь оказаться в пустыне, даже без сухой корочки, которую заменит ящерица, — если только удастся ящерицу поймать…»

Публика подобралась чинная, с явным преобладанием сильного пола. Мазур посмотрел на стоявшие перед ним тарелки, мысленно почесал в затылке. Кацуба, не страдавший комплексами, задал вслух тот самый вопрос:

— Друг мой, а как всей этой фигней пользоваться?

— Начинайте с крайних ножей и вилок, — безмятежно посоветовал Франсуа. — Вы ж здесь уже бывали, я имею в виду континент…

— Эх, родимый, — печально сказал Кацуба. — Там, где я бывал, в основном жрут тамалес, зажав их в кулаке, а если что на тебя и капнет, собственным локтем вытирают… Опа! Ну-ка, вон к тем орлам прислушайтесь…

Мазур, притворяясь, будто рассеянно озирает зал, повернулся в ту сторону. Шумная компания из четырех рослых мужиков средних лет, одетых, в общем, элегантно, уже успела опростать с полдюжины бутылок — и один на чистейшем русском рассказывал анекдот про Красную Шапочку и Серого Волка, отнюдь не годившийся для нежных детских ушей.

— …а это не молоко, — сказала Красная Шапочка и густо-густо покраснела!

Общий хохот. Вопреки классическим книгам и фильмам, у Мазура при виде явных соотечественников в душе вовсе не расцвела пышным цветом ностальгия. Вообще никаких особенных чувств не было. Да и в прошлом, в схожих ситуациях, чувствовал себя примерно так же — ничего, кроме легкого любопытства. Что поделать, не Штирлиц, по двадцать лет за пределами Отечества не сидел, и потому, видимо, не успевал соскучиться по родным осинам…

Гораздо интереснее было другое ощущение — он впервые оказался внутри игровой доски. До сих пор, даже если и пребывал в чужой стране законно, пусть и под чужим именем, в чужом обличье, всегда был выключен из местной жизни. Разве что забредет мимоходом на особо колоритный местный базарчик или посидит в разрешенном кабачке. А теперь он оказался именно внутри , был одним из тех, кто имел полное право тут сидеть, вкушать сложные яства, косясь на сцену, явно предназначавшуюся для каких-то действ.

Это ощущение, разумеется, ничего не меняло ни в его прошлом, ни, надо полагать, в будущем — просто-напросто было новым, чуточку будоражившим…

Внезапно сухой рассыпчатой дробью затрещали кастаньеты в умелых руках невидимых оркестрантов, сцена ярчайше осветилась, и по краю рампы и над эстрадой вспыхнули ряды разноцветных лампочек, заметались лучи прожекторов. Вереницей, лихо выстукивая каблуками чечетку — или как оно здесь называлось, — вылетело с дюжину танцоров. До сих пор Мазур видел такое только в кино — расклешенные брюки с рядами золотых бубенчиков и алыми вставками, коротенькие, выше пупа, камзольчики, красные широкие пояса, надвинутые на глаза жесткие широкополые шляпы.

Моментально умолкли звякавшие вилки и ножи, настала тишина. Под кастаньеты и стук бубнов показалась пара солистов — кавалер в том же тореадорско-киношном наряде и классическая Кармен: широченная пестрая юбка с воланами, белая кофточка с пышными рукавами, волна пышных черных волос…

Только когда они начали танцевать — прищелкиванье кастаньет, четкий стук каблуков, юбка вьется волнами, — до Мазура дошло, что мужчин на сцене нет ни одного, все поголовно — девушки в мужской одежде.