Никита Воронов - Сафари для покойника

– Интересно, что они сейчас дума ют? – вытер щеку ладонью Владимир Александрович. – О нас…

– Хочешь, я прикажу, спросим. Любого, на выбор? – осклабился спецназовец и странновато посмотрел на майора.

– Нет, спасибо! Написал?

– Да, готово. – Листок был тетрадный, оборванный, так что свободного от цифр и имен места практически не оставалось.

– А твои где?

– Вон… Домашний, рабочий…

– Слушай, а можно, я тебя в очерк вставлю? Положительно?

Земляк кивнул.

– Ради Аллаха! Но если не понравится… смотри, встречу в Питере – голову оторву. – Он выдержал паузу и добавил: – Шутка!

– Я понял, – серьезно ответил Виноградов. Сложил листок вчетверо и спрятал его в карман.

Из-за руин углового здания выкатился БТР. Лязгая, осадил перед пленными. В пыль, как с коня, соскочил с брони парень в заломленном на ухо грязном краповом берете:

– Здорово, мужики! Принимай еще одного, командир.

Только сейчас Виноградов заметил нечто отдаленно напоминающее человеческое тело: руки, сцепленные канатом, бесформенный шар без лица, клочья черной от крови одежды. Видимо, человека, привязанного за боевой машиной, волокли через все село. И дороги не выбирали…

– Ну вы… вообще! Чего я тут фильтровать буду? – возмутился виноградовский собеседник.

– Он, сучонок, головного моего из «мухи» подпалил, так двое насмерть сразу… Леха и Саня! Потом, пока вы курили, еще бойца зацепил, слава Богу, затвор перекосило. – «Краповый» не то чтобы оправдывался, он просто докладывал, что к чему.

– Что, сразу на месте кончить не могли? Гуманисты…

– Сам ты… – хотел обидеться здоровяк, но плеснула над ухом короткая очередь: – Стоять! Стоять, сука!

– На землю! Мать вашу…

– Бля, я кому сказал!

Теперь уже врезал из автомата спецназовец – над самыми головами.

– Назад! Не двигаться!

Виноградов не мог толком видеть, что происходит, – колеса и крашеный бок бронетранспортера загораживали обзор. Он только понял, что женщины, разглядевшие то, что осталось от их односельчанина, бросились, смяв оцепление автоматчиков, к телу…

– Муд-дак! – сплюнул под ноги «краповому» подполковник с крылатым грифоном на черной нашивке. – Мальчишка…

Появился он уже после того, как на площади был восстановлен относительный порядок: все трупы – два женских, мужской и ребенка лет четырех – удалось загрузить и отправить с оказией до мечети, задержанных отфильтровали и спрятали в более-менее огороженное пространство, а остальные, кто мог, рассеялись сами – спасать догорающее имущество и собственные жизни. Раненого солдата внутренних войск перевязали на месте и пообещали сгноить в дисбате, если кому-нибудь когда-нибудь…

Здоровенный разведчик стоял перед старшим по званию, виновато вздыхая и вглядываясь в разбитые носищи десантных ботинок.

– А чего? Так получилось…

– Молчи уж! Головорез.

– А чего? Он же Леху! И Саню… Ранил потом одного…

– Пошел отсюда – бе-е-гом! Чтоб я тебя не видел до возвращения.

Разобравшись со вверенным личным составом, подполковник решил побеседовать с собровцем. Подошел к крылечку, жестом разрешил не вставать.

– Ну? Что скажете?

Недавний собеседник Виноградова пожал плечами:

– Бывает… Мудак, одно слово.

– Ну вы же понимаете…

– Понимаю. – Что такое терять сослуживцев, офицер специального отряда бы строго реагирования РУОП знал. Поэтому успокоил: – Я ничего не видел. Бумаги я составлял. На соседней улице.

– Спасибо! – с чувством пожал ему руку подполковник. – А то сам знаешь, пацаны еще… А тот мент, который сейчас на грузовике уехал?

– Корреспондент, что ли?

– Кто-о-о?

Спецназовец сделал лицо идиота:

– Журналист. В газету пишет!

И только когда поток яростного, невыносимого конкретного казарменного мата немножечко поутих, насладившийся зрелищем собровец констатировал:

– Да не волнуйтесь вы так… Не стоит! Этот парень в таком же дерьме. Как мы все – по уши… Он не опасен.

Кто в Питере не знает Евгения Наумовича?

Да никто не знает… толком.

Живет себе средней руки бизнесмен, производственник, седоватый, чуть старше пятидесяти. С бородой, похож на врача-дерматолога и как истинно русский еврей всем напиткам предпочитает водочку, которую редко когда откажется употребить – в хорошей, разумеется, компании.