Олег Игнатьев - Дойти до ада

Сломанная готовальня, клей «БФ» в помятом тюбике, груда радиодеталей, стеклорез, алмазный диск размером с пять копеек, гитарная струна… Алмазный диск он сразу положил в карман — вещь редкая и, между прочим, ценная, а остальное можно выбросить на свалку…

Климов еще немного покопался в коробке и хотел уже нести ее на улицу, как пальцы нащупали сверточек со стержнями-фитилями, тонкими, как елочные свечи… Развернув папиросную бумагу, в которую были завернуты фитили, два синих и один зеленый, Климов вспомнил… Увлекшись химией, он стал интересоваться и учением о ядах, и фармакологией, и древними рецептами ацтеков, египтян, китайцев… У него тогда была идея стать гигантом, обладающим феноменальной силой… Гигантом он не стал, но мышцы накачал, упорно занимаясь боксом, акробатикой, восточными единоборствами… Со временем, с годами, а тогда… Тогда он все же изготовил снадобье, которое проверил на себе: в течение пятнадцати минут вдыхал немного тошнотворный дым сгорающего стержня, чей тоненький фитиль пропитан был особой смесью… Наверное, подобный дым вдыхали воины-индейцы племени дакота перед битвой… В тот вечер Климов вышел на «тропу войны» и в схватке одолел своего давнего врага, вооруженного ножом Витьку Рачка, по кличке Зяма, уже имевшего три привода в милицию за «хулиганку»… Климов сам себя в той драке не узнал… Как будто это был не он, а кто-то другой. Ему потом сказали, что у Зямы сломаны два ребра, отбиты почки и вообще он не жилец… Климов никогда больше тем дымом не дышал, боялся сесть в тюрьму, нечаянно убить кого-нибудь, или, что хуже, стать сознательным убийцей.

Повертев в пальцах стержни-фитили, он сунул их в бумажник, но они торчали, и тогда им нашлось место в пиджаке, во внутреннем кармане. В действенную силу снадобья он, разумеется, не верил — столько лет прошло! Да и эффект самовнушения не надо забывать, пожалуй, это главное, — но отчего-то захотелось взять на память, как алмазный диск.

Отобрав все то, что захламляло ящики стола, комода и фанерной колченогой тумбочки, Климов увязал ненужный лом и мусор в найденную под диваном тряпку, отволок на свалку.

Возвращаясь, он заметил, как на глиняном валу свежеотрытой траншеи, ведущей к огороду соседей, толклись мальчишки и каждый сосредоточенно-настырно стремился спихнуть в нее приятеля.

Климов невольно остановился, засмотрелся… Ему внезапно показалось, что где-то высоко, над темнеющими облаками сливались с ветром крики журавлей. Климов запрокинул голову, пытаясь в сумерках увидеть птичий клин, и тут ему до боли стало ясно, что и ватажка малышей, галдящих над траншеей, и мокрые деревья, шумящие редкой листвой, и ветер, налетающий на Ключеводск слева и справа, темный бугорок могилы с воткнутым в него крестом — все они загадочным образом перекликались с тревожным криком птиц, роняющих почти что осязаемое эхо своего прощания с родным простором в душу бабы Фроси. В одинокую душу Ефросиньи Александровны Волынской, которая, конечно же, все слышит и все помнит. «Не может не услышать», — сам себе негромко сказал Климов, и ему, как никогда раньше, стали близки и мокрая дорожка в желтых пятнах сорванной листвы, и черный бугорок могилы с упавшим на него последним листом, и сбивчивая грустная разноголосица журавлей.

Сигнал тревоги застал Климова на кухне.

Местное радио сообщило, что в областном городе произошел взрыв крупного реактора.

Климов как раз собирался набрать в чайник воды, но кран захлебисто сипел, и даже полстакана нацедить не получилось: воды не было. Климов раздосадованно поставил чайник на плиту, и в этот миг заговорило радио. Всем жителям Ключеводска указывалось место сбора: шахтоуправление.

Климов машинально глянул на часы: четверть восьмого. За окном еле забрезжил рассвет. Через полчаса должен заехать Петр, отвезти на станцию, помочь с билетом. Теперь их планы полетели к черту!

Сдернув с гвоздя плащ и шляпу, Климов поспешил к Петру: может, успеют, вырвутся из городка, хотя…

По улице бежали люди.

— Господи, еще один Чернобыль!..

— Кровопийцы…

Плач детей, испуганные крики женщин, тихие ругательства мужчин…

Какая-то старуха с растрепанными волосами вцепилась в руку Климова:

— Помогите! У меня муж-инвалид…

— Не могу! Я очень спешу.

— Будьте вы прокляты!

Измученная собственным бессилием, старуха плюнула с такой самозабвенностью, что Климов еле уклонился от плевка. Ни удивления, ни возмущения он, разумеется, не выразил. Эмоции сильнее этикета.