Сергей Разбоев - Воспитанник Шао. Том 4. Праведный Дух Абсолюта

— Уважаемый генерал Чан, мы слабо разбираемся в этих внутрипартийных делах, поэтому прошу вас, всегда нам подсказывайте, чтобы мы чего-нибудь сделали не так.

— Понимаю, Рус. Мы с твоим сэром МакКинроем об этом думали. Я сказал ему, что ты никогда не сделаешь неправильного шага. Что ты лучше лишний раз позвонишь и спросишь, поэтому всегда звони мне, я рядом. Ближний круг защиты Дэна мы уже прикинули, осталось, как с бандами решить.

— Это проще. Скоро приедут Ван, настоятель и Хан Хуа, они вам всё расскажут. Мы такой круговорот войны между бандами сделаем, что вам останется только фиксировать их междоусобную войну.

— Вот это мне на руку. Я буду отписывать в Центр все эти мелкие стычки, как моё умное руководство местными службами по ликвидации организованной преступности. У тебя как с оружием?

— У ребят сельскохозяйственные приспособления, у меня два пистолета и сорок патронов.

— Мало. Вот тебе ещё два пистолета и по четыре полных обоймы к каждому. В следующий раз ещё пару пистолетов реквизированных принесу. Банда может нагрянуть численностью и в сотню человек.

— Знаем. Если только сотня, то ещё неплохо. А если триста— четыреста. Но, Хан Хуа и людей ещё даст и, чего-нибудь из оружия тоже принесёт.

— Попробую вам ещё пару своих сотрудников подкинуть.

Два офицера друг другу с симпатиями улыбнулись и, как говорится, поняли друг друга без лишних дополнений.

В спецподразделениях, всё же, дураков не держат. Бывает встречаются, но очень редко. Их тихонько выводят из оперативной работы; пусть бумажки пишут. Тоже не выход, но никуда от этого не денешься. Кадры нужны разные.

Лагеря, лагеря. Концлагеря.

Места массового уничтожения мирного населения. Именно мирного населения.

Вековое детище тиранов-рабовладельцев.

Главные специалисты по уничтожению мирного, холопского населения угнетённых народов, высокие партийные товарищи Троцкий Лев, Сосо Джугашвили под резкой партийной кликухой-погонялой Сталин.

Китай не менее злобная страна к своим мирным гражданам, как и рабовладельческие Советы. Хватало лагерей и лагерей смерти.

И поэтому, исправительные сельскохозяйственные лагеря ещё не худший вариант. Но, в семьдесят два года, не то время, когда непосильный рабский труд в радость.

Тяжёлый сноп рисовой соломы глухо и грузно упал на сухую землю. Жёлтая, ядовитая пыль медленно расползалась по тёплой, мягко дышащей земле. Жара туго нагнетала бессилием тела тяжесть полевой обстановки долгих сельскохозяйственных работ. От зари до зари. Всё кругом призрачно колыхалось в матовом мареве угара унылых, торопливых работ.

Бывший всеми уважаемый, мудрый премьер крупнейшей страны с трудом выпрямился. Поясница ныла, как ошпаренная кипятком. Всё же, семьдесят два года. С непривычки не просто тяжело, но на грани возможности здоровья. Легкие и глаза забивались пылью, ладони наращивались болезненными мозолями, мысли обыденным тупизмом существующего дня.

Дэн тяжело осмотрелся: кругом неспешно работали все те, кого недавно с ним пригнали на трудовое, партийное перевоспитание. Их было немало. Хотя, где как. Две тысячи в поле. Для Китая это не цифра. Но, в последние дни Дэн заметил, что почему-то, вокруг него немного живей идёт работа. Как-то меньше стало рядом этой проклятой, пыльной соломы. А какие-то худощавые, молчаливые ребята с цирковой ловкостью и лёгкостью, обречённой живостью, эти тяжёлые снопы ладно скидывали в кучи и потом куда-то скоро увозили на край обширного поля. Странно. Интересно. Чтобы это значило? Вечером все нескончаемой, узкой колонной, гуськом, шли в одноэтажные, длинные казармы-общаги. Там было всё обыденно и также скучно, по бытовому неинтересно. Но сегодня ужин был странно и подозрительно вкуснее. Не отравлен ли этот сладковатый рис смертельно опасной бледной поганкой? Общение с обслуживающим персоналом стало вежливее и теплее. Исчезла чиновничья показная холодность и жёсткое конвойное неприятие. Быт стал терпимее. Дэн даже подумал, что видно великому Председателю стало много хуже. Гораздо хуже. Газеты не давали нужной информации. Книг не было, кроме цитатников. Новостей из Центра никто не знал. После скромного ужина и переклички, присланные на перевоспитание, которых нельзя было звать ссыльными или заключёнными, сидели вдоль стен и скучающе ждали отбоя. Несколько молодых неприкаянных фраерков шумно играли в кости. И так каждый день. Сегодня, хоть без криков, эксцессов, избиений. Сколько таких, убитых временем и тяжёлыми мыслями, сволочных дней впереди; которые хочется забыть и не помнить. Дни, обидно выкинутые из твоей подходящей к закономерному концу жизни. Ходьба по кругу с ярмом на шее. Рабство. Зачем цепляться за эту выкинутую жизнь? Зачем? Не лучше ли добровольно уйти в вечную нирвану небытия? Не был ты и нет тебя. Какая разница?