Антон Первушин - Свора Герострата

— Стой! Стой же, падла! — крикнул я, надеясь голосом сбить действие программы.

Но, видимо, я в самом деле ничего толком не понимаю в программировании (а тем более в программировании человеческих душ!), Потому что Юра никак не отреагировал на мой отчаянный крик, и я понял, что единственное средство его остановить — это грубая злая сила. Не точность попадания по нервным узлам, не совершенное владение техникой дзюдо или каратэ, а грубая сила, чтобы поломать, чтобы обездвижить, не дать и шелохнуться.

Я начал подниматься с намерением встретить Арутюнова стоя, но он вдруг рванулся, быстро преодолев по линолеуму разделявшие нас полметра, навалился на мою левую ногу, замахиваясь ножницами, и мне ничего другого не оставалось, как ударить его каблуком ботинка по лицу. Голова Юры мотнулась. Мне на штанину обильно полилась кровь. Кажется, я сломал ему нос. Но как и прежде сильный и точный удар не возымел действия. Единственно — сбил координацию, и Юра промахнулся своими ножницами в третий раз.

Я снова попытался подняться. И мне это почти удалось. Но Арутюнов, с хрипом выдохнув, сделал еще один рывок, ухватил меня за голень и дернул. На этот раз я упал более удачно, но все равно зашипел от резкой боли, успел испугаться, не сломал ли ребро, но горевать по этому поводу времени не было, потому что Юра забирался на меня, а в руке у него снова блестели ножницы.

Я понял, что теперь он не промахнется. В моем распоряжении были считанные мгновения. Я позволил ему замахнуться, успев оценить, что метит он мне в горло, а потом сбросил Юру, ухватив под локоть и помогая себе согнутой в колене ногой. И сейчас же, вывернувшись, вскочил. Арутюнов дернулся на полу раза три и затих.

Я стоял над ним, опираясь рукой о стену, тяжело дыша, слушая гулкий стук собственного сердца. В глазах рябило от перенапряжения; по куртке стекала кровь: наверное, и моя, и его вперемешку.

Юра не шевелился.

Что?! Опять?!

Я наклонился и перекинул его на спину. И тут же отвернулся, сдерживая рвотный позыв. Юра Арутюнов, студент третьего курса Технологического института (или Технологического университета, как принято теперь называть), член Своры Герострата, был мертв. Ножницы острым концом глубоко вонзились в его правую глазницу; из-под распоротого века сочилась кровь и какая-то бесцветная жидкость.

Он убил себя сам… Точнее, нет. Я убил его — будь честным хотя бы перед собой. Ты отбросил его, да так удачно, что Юрина рука с ножницами подвернулась и направила их прямиком ему в глаз. Мгновенная смерть. И значит, Герострат может быть доволен, может праздновать победу: теперь и ты, Борис Орлов, замаран по самые уши…

Я опустился на линолеум рядом с телом Арутюнова. Все уже довелось испытать с момента, как познакомился я с Геростратом: разочарование в друге, панику, растерянность, страх, потерю надежд, а вот теперь еще навалилась без предупреждения тоска. Состояние полной, беспросветной депрессии.

Не скажу, что мне не приходилось ранее убивать. Приходилось. И очень часто. Я даже сбился со счета, скольких успел за два года отправить на тот свет. На войне трудно вести счет, особенно когда идет бой, и все палят во все стороны, и ты тоже стреляешь, не прицеливаясь, а потом, когда заканчивается бой и начинается статистика, уже не можешь сказать, кто ТВОЙ, а кто — нет.

И снова вспомнился ПЕРВЫЙ.

Это было под Аскераном…

И снова увидел ЕГО: парнишку лет шестнадцати в грязном комбинезоне защитного цвета, разорванном в клочья пулями из моего автомата. Парнишка умирал в пыли. Он снова умирал в пыли. Как будет умирать для меня целую вечность. И струйка черной крови из уголка рта так и будет целую вечность стекать вниз по его щеке…

Вниз и вниз, и вниз, и вниз…

— Поздравляю с первым, — сказал Леха, кривя губы.

Он не издевался, он-то знал, что мне предстоит пережить в ближайшую неделю, он-то стал уже опытным бойцом, он сказал это, думая, что, может быть, мне будет легче, если я буду помнить, что не один я такой, и по-другому здесь нельзя. Но легче не стало. И пришла неделя тоски, неделя величайшей депрессии, когда я не мог ни есть, ни спать, а перед глазами застыло мертвое мальчишеское лицо.

А потом, знаете, привык. Тоска ушла и привык. Все в конце концов привыкают.

И до сего дня не возвращалось ко мне это сумрачное ощущение причастности к делам смерти, но вот оно снова со мной, потому что Юра Арутюнов тоже стал моим ПЕРВЫМ, только это случилось уже не ТАМ, где все ясно, и где легко найти себе оправдание, заткнуть сиплый шепоток совести, это случилось ЗДЕСЬ, в моем родном городе, в обыкновеннейшей питерской квартире, и жертвой Бориса Орлова, крутого парня, стал человек, которого он встречал хотя и мельком, но живым, здоровым, не помышляющем о близком своем конце и том человеке, которому предопределено стать его причиной.