Олег Приходько: Реквием для свидетеля

— Который сейчас час? — прикурив, спросил Моцарт, чтобы что-нибудь спросить.

Охранник промолчал.

— Спасибо. А число какое?

— Много разговариваешь, — угрожающе скрестил на груди руки охранник.

«Ударить его, что ли? — подумал Моцарт, но потом решил отказаться от этой затеи. — Отвезут меня на кладбище, а на обратном пути захватят другого врача — только и всего. И почему люди не живут по-человечески?..»

— У-у, рожа, — сказал он вслух в адрес охранника, заперев за собою дверь туалета.

Здесь было единственное зарешеченное вентиляционное окошко, мигающая люминесцентная лампа под потолком и зеркало над раковиной. Из зеркала на него смотрел худой, заросший щетиной человек с нечесаными волосами и покрасневшими белками глаз. Моцарт включил воду, умылся. Едва он успел промокнуть лицо бумажным полотенцем, дверь распахнулась.

— Эй, эскулап! На выход, живо! — потребовал толстяк.

— Называйте меня, пожалуйста, на «вы», хорошо? — не сдержался Моцарт.

Охранник схватил его за плечо, сдавив в пятерне кожу вместе с халатом, рванул на себя и отступил. Моцарт вылетел в коридор, не удержавшись на ногах, упал на четвереньки.

— Еще одно слово…

Договорить толстяк не успел: удар подошвой в голень заставил его взвыть и согнуться. Последовала оглушительная пощечина, которая произвела на него большее впечатление, чем удар ногой или кастетом. Несколько секунд он таращил глаза, потом приподнял Моцарта за грудки и прижал к стене.

Моцарт случайно коснулся рукой пистолета. Не думая, чем это может для него кончиться, выхватил его из-за ремня и ткнул ствол в толстый живот обидчика.

— Я т-тебе к-кишечник п-прострелю, — пообещал, заикаясь на каждом слове, — а штопать не буду!..

Охранник ослабил хватку и отступил, но в следующее же мгновение заученным приемом отбил державшую пистолет руку, развернулся и нанес Моцарту оглушительный удар локтем — на два пальца выше правого уха.

Моцарт рухнул на пол…

— Очнись, эскулап! — хлопали его по щекам. Какой-то человек совал в нос вату с нашатырем: — Очнись!

Он обвел комнату помутневшими глазами. Стоны пациента, пробивавшиеся сквозь звон в ушах, медленно возвращали его в реальность.

— Вставай же, раненый умирает! — требовательно тряс его высокий.

Над диваном, куда его перенесли, нависали злые лица охранников.

«Интоксикация, — понял Моцарт по надрывным стонам. — Может начаться внутреннее кровоизлияние…»

Кто-то вылил на него стакан воды.

— Встать!

Он набрал в легкие воздуха и хрипло выдавил:

— Пусть… толстяк… извинится.

Воцарилась пауза. На требование никто не реагировал.

— Я сказал, займитесь больным! — произнес сквозь зубы высокий.

— А я сказал — пусть он извинится…

Стоны неожиданно прекратились.

— Пристрелить его? — услышал Моцарт неповрежденным ухом.

— Стреляйте, — разрешил он и закрыл глаза.

То, что угрозы перестали действовать, привело бандитов в замешательство.

— Вы что там, охренели?! Он уже не дышит!..

— Ладно, — с угрозой произнес высокий и принял решение: — Зови его сюда!

Секунд через десять обидчик предстал перед Моцартом.

— Извинись, — приказал высокий.

— За что? — задохнулся тот. — Он на меня напал, хотел обезоружить…

— Я сказал: извинись. За что — после разберемся. Ну?

— Извини…

— …те, — подсказал Моцарт. — Меня зовут Владимир Дмитриевич.

— Давай эскулапа, у него кровь изо рта идет!

— Извините… Владимир… Дмитриевич, — вник толстяк в ситуацию.

Моцарт сел. Ощупал голову.

— Теперь все вон. Все до единого! — распорядился властно и не пошевелился, пока комната не опустела.

Дыхание пациента было поверхностным, кожные покровы — бледными, пульс — сто сорок, систолическое артериальное давление — шестьдесят, центральное венозное — на нуле… Моцарт понял, что, если сейчас он не выведет раненого из шока, на свете станет одним врачом меньше: после инцидента с толстяком бандиты разорвут его на куски.

До самой темноты он боролся со смертью. Боролся честно, один на один, попеременно выполняя функции нарколога, реаниматора, кардиолога, санитарки, медсестры, мечась между лекарственным столиком, биксами и капельницей с суетностью человека-оркестра.

Промедол угнетающе подействовал на дыхание раненого, приходилось периодически давать ему маску наркозного аппарата с закисью азота; во избежание аспирации кровью — ввести воздуховод. Индекс шока скакал, сознание периодически возвращалось, но на вопросы раненый не отвечал и на боль не реагировал. К вечеру пульс выровнялся, дыхание успокоилось, температура упала и он уснул.