Петр Катериничев - Иллюзия отражения

Что более всего диссонирует во всей картинке? «Исламские террористы». Почему? Потому, что показались мне ряжеными? Потому, что «так дела не делаются»? Потому, что единственный, способный рассказать хоть что-то, был убит? Потому, что завалить его снайперским выстрелом мог... Думай!

Что еще? Алина Арбаева. Она действительно принимала какие-то таблетки! И если все завязано на «Веселый домик», он же – «Замок снов», а «чако» является безобидной пустышкой, что тогда происходило с Арбаевой? Ведь она не посещала «Замок»! Или – посещала? Но не сочла нужным упоминать это в разговоре со случайным собеседником? Из той же девичьей стыдливости, что и Бартенева? Что-то не показалась она мне скромницей...

Слова. Предположения. Версии. И ни единого факта, который не допускал бы сомнений и двойных толкований. Впрочем, все двойные, тройные и прочие узлы развязать порой не под силу никому. Их разрубают. И я – прибавил скорости.

Город был особенно хорош в предрассветный час. Саратона, особенно старая ее часть, в это раннее утро казалась городом, сошедшем с итальянской миниатюры века восемнадцатого. В утреннем свете «Замок снов», как пышно наименовала большой, облицованный камнем и увитый плющом особняк Даша Бартенева, казался просто барским домом. Правда, ухоженным, величественным: здесь жили некогда не какие-то мелкопоместные добчинские или захудалые баронеты. Здесь обитали князья. А ныне... Отражающие свет полузеркальные окна создавали впечатление, что дом ослеп. И живет теми снами, что рождает его усталое от вечной тьмы воображение.

– «Хочу у зеркала спросить...» – напел я тихо, обогнул особняк и остановил машину, чтобы видеть вход в кафе, расположенного в аккурат напротив. Там я и собираюсь ждать. Чего?

Никаких мыслей. Да и чувства мои, кажется, заснули. А в голове бродили мелодии дальние, из тех времен, когда я был моложе и, как мне кажется теперь, счастливее... А что было тогда? Все тот же круг.

Тот же круг. Или иной, но такой же замкнутый. Круг. Бесконечное множество бесконечно малых прямых, замкнутых в бесконечности. Бред мироздания. «Манит, манит, манит карусель в путешествие по замкнутому кругу... Кружит, кружит, кружит карусель, и на ней никак нельзя догнать друг друга...» Мелодичная песня. «Это удивительный был аттракцион, так еще никто не любил...»

Да о чем грустить?! Это жизнь, мужик! Только и всего! Она бывает скучной, как логарифмическая линейка, а бывает звенящей, как полет первого весеннего шмеля! Живи!

Что такое жизнь? Она складывается из наших воспоминаний и из наших слез, из наших надежд и разочарований, из наших представлений о ней и из нее самой – такой непостижимой хотя бы потому, что каждый человек видит лишь фрагмент мозаики и недоумевает часто, почему же все произошло именно теперь и именно с ним. И если случай скверен, у человека остается выбор между отчаянием и терпением, а если счастлив – между благодарностью и тщеславием. И это притом, что большинство людей вовсе не считают себя образом и подобием Божием, а полагают единственным солнцем во Вселенной, вокруг которого вертится и мир, и космос, и все сущее.

Кафе располагалось напротив замка со слепыми стеклами. Чего-чего, а болтовни здесь прозвучало с избытком; владельцем кафе был Шарль Демолен, одинокий старик, и это внушало оптимизм: пожилые люди живут своеобразно: одни – растительно, другие – воспоминаниями, третьи – «гуляют»: внимательно присматриваются к окружающему, в воображении своем дорисовывая картинки чужой жизни. Конечно, идеальным вариантом была бы бабулька, сидящая день-деньской у окошка избушки напротив «Замка снов». Женщины проще и приметливей, их ум не отягощен пустыми мудрствованиями вокруг политики и псевдополитики и происками «мирового зла», как и логическими построениями «о жизни вообще». Но – нет на Саратоне избушек. Одни дворцы. И бабулек нет. Только пожилые молодящиеся дамы. Или старушки герцогини. А уж владеют ли они секретом трех карт или нет...

К семи часам на порожках кафе появился хозяин, господин Шарль Демолен, и поднял створки. Да, он был уже старик, разменявший восьмой десяток, но притом бодрый и улыбчивый. Он разместился на одной из ступенек с коротенькой изогнутой трубкой и, щурясь подслеповато на солнечный свет, выглядел сейчас старым добрым сенбернаром. С ним-то я и решил потолковать. Потому что... Ну да, учились мы с Людмилкой в одной школе и жили в одном дворе – но когда это было? И было ли вообще?.. И даже шекспировское: «О женщины, вам имя – вероломство» – здесь не подходит. Просто жизнь меняется и меняет все. И всех.