Петр Катериничев - Иллюзия отражения

– Любое! Вы можете смело сжевать полторы сотни таблеток с таким же результатом, как если бы вы сжевали полторы дюжины одуванчиков или кленовых листьев. Тот же эффект.

– Я не вполне сведущ в одуванчиках...

– Пустышка, это я вам говорю! Безобидная пустышка. У вас все? Мне нужно работать.

– Успехов, – откликнулся я и положил трубку.

Итак, «чако» – пустышка. А как понимать тогда слова Арбаевой? И – ее состояние? Или под прикрытием «чако» ей дали что-то покрепче? Или – ничего не давали, и ее состояние было изначально запрограммировано кодированием... Но – где и когда ей сумели провести это кодирование? Где и когда сумели провести программирование Даши Бартеневой или Эдгара Сен-Клера, как и десятков юных отпрысков влиятельных семей, покончивших с собой вдали от Саратоны, но непременно – по приезде отсюда, пусть и через значительное время. Где они получили свой яд?

«С гибелью Сен-Клера мир не закончился и свет не померк. И ничего я тебе ни о ком не скажу».

Для того чтобы провести кодирование или программирование человека на определенное действие, нужно, как минимум, его заинтересованное внимание. Лучше, если человек будет в этот момент чем-то искренне взволнован, еще лучше, если эмоции будут положительные и отношение к оператору – благожелательным.

«Один хочет быть Королем, другой – Висельником, третий – Великим Инквизитором, четвертый – Мальчиком для битья, пятая – Принцессой на горошине или Портовой шлюхой, шестой – Поэтом!» – вспомнил я. А потом Людмила стала философствовать. Или она вовсе не философствовала?

«Если мастера отпустят нити, на которых по их воле пляшут толпы на мостовых, маршируют солдаты, вихляются в клубах призрачного дыма телекумиры – человеки рухнут наземь обездвиженными тряпичными куклами».

Не храм, а мастерская... И горе оказаться в этой мастерской куклой.

Внезапно я почувствовал себя очень уставшим. Мне почудилось вдруг, что продираюсь я сквозь липкую паутину в мутном мареве пронизанного лунным светом тумана, и в этом тумане вязнет все, что для меня важно и значимо, а когда я пытаюсь оглядеться и хотя бы понять, как я забрел в такие нежилые места – зрение застилает поволока из того же душного и влажного тумана... А ведь где-то живут люди просто – изо дня в день ходят на работу, вечерами возвращаются домой и тоскуют порой такими вот ночами обо всем несбывшимся в их жизни, но притом не проявляют ни капли отваги для того, чтобы изменить хоть что-то в своем постылом и пустом существовании. И моя жизнь видится им свободной. А мне их – уютной. И то и другое представление – ложно. Но каждый продолжает искать то, чего ему больше всего недостает. И не находит.

Есть и еще одна занимательная штучка. Окружающий нас мир – объективен, но он дробится на миллионы и миллиарды миров, живущих в каждом человеке, и при всей их похожести – каждый мир уникален и неповторим... Но как все люди недовольны своей внешностью, так они недовольны и несоответствием собственных грез миру внешнему... И слабые духом пытаются осуществить, сделать сущим мир своих фантазий, но не через творчество или труд, – они жаждут просто купить его, обменять на серебро и медь... Вот только менялы коварны. И взамен иллюзии воплощения и осуществления забирают душу.

Я помотал головой. Потом поднялся, прошел в ванную, наклонился и подставил голову под ледяную струю. Даша вышла вслед за мной:

– Что с тобой, Дронов? Тебе что, плохо?

– Я запутался в словах.

– Подумаешь.

– Вся муть, что вокруг нас, – от слов. От тех, что ложны. Но в них же следует искать ясность.

– Получится?

– Да. Если ты будешь искренна.

– Я и без того...

– Ты бывала в «Веселом доме»?

Девушка смешалась на минуту, опустила глаза, потом переспросила холодно:

– Где?

– В «Веселом доме». В заведении мадам Карлсон.

– Не знаю, о чем ты.

– А если правду? Мы же хотим докопаться до истины. Или – ты предпочитаешь умереть, так и не поделившись «скромными девичьими тайнами»?

– Мои, как ты выражаешься, «скромные девичьи тайны» никого не касаются.

– Возможно, они касаются твоей жизни. Или скорой смерти.

– Не нужно меня пугать! Но то, что я считаю личным, я тебе рассказывать не стану.

– Тогда – остается лишь откланятся. – Я поднялся, отвесил поклон. – И – удалиться.

– Подожди, Дронов...

– Бессмысленно вытягивать кого-то из трясины, если ему там уютно. Или он сопротивляется. А сопротивляется потому, что ему кажется, что будет он слишком непригляден. И из-за этого своего представления предпочитает жизнеутверждающе погибнуть. Впрочем, эту сказочку я тебе, кажется, уже изложил.