Олег Приходько - Горсть патронов и немного везения

— Цель вашего прилета, мадам? — справился по-французски.

— К мужу, — коротко ответила она.

Ладный, отточенный, европейский порядок в залах ожидания; приветливые лица людей, яркие одежды, сервис, сервис, сервис и действительно, по сравнению с парижскими, приемлемые цены — почти так же, как в Орли.

— Куда изволите ехать, мадам?..

— Позвольте вашу сумку, мадам?..

— Желаете гостиницу, мадам?..

«Неужели все то, о чем он рассказал, правда? — недоумевала Валерия, выйдя на самую середину площади перед аэровокзалом и озираясь с восторженным любопытством. — И нет больше пиетета перед залетными интуристами? И нет «медвежьих углов» и комплекса, связанного с закрытыми границами и бесконечным, беспощадным контролем — в творчестве, в поведении, в скудных средствах к существованию?.. Неужели… за четыре года?..»

Странное, диковинное превращение Москвы из «красной» в европейскую столицу, удивительная даже по сравнению с Парижем ухоженность улиц, неназойливый и, на первый взгляд, не сковывающий свобод порядок во всем… Где же та серая масса опечаленных, озабоченных неопределенностью и потрясениями людей, провожавшая ее совсем еще недавно?.. Где эти авоськи, торбы, толпы ревущих в поисках пропитания провинциалов, осаждавших подмосковные электрички?.. Где бесконечные колонны «канареек», серых автобусов ОМОНа, лозунги, плакаты, грязь, грязь, грязь?.. Английские, французские, немецкие, итальянские, русские вывески, красочная реклама, свет и тепло православных куполов, комфорт…

— Что с вами, мадам? Вы плачете?..

Она не сразу поняла, что вопрос таксиста обращен к ней.

— А?.. Нет, нет… Все в порядке. Просто… — улыбнулась, смахнув платочком слезу, — просто я очень давно не была в России.

— Понимаю. И как давно?

— Целую вечность.

Миновали Ленинградское шоссе, а потом и Ленинградский проспект. Отреставрированный, вылизанный, удивительный центр русской столицы, переполненный маркетами, офисами, запруженные супердорогими иномарками Тверская-Ямская, Чеховская, Пушкинская…

— Будьте любезны… я хочу зайти в Елисеевский.

Нет, она уже не сомневалась в том, что маркет на Елисейских полях уступает в выборе Елисеевскому. Просто не успела, не подумала впопыхах о том, что стоит что-нибудь привезти — и Женьке, и этому разнесчастному балбесу Шерифу, так горячо любимому всеми и, должно быть, тягостно переживающему свое безработное и беззаботное существование.

В Елисеевском она купила камамберу, «Краковской» колбасы, кофе «Паризьен», курицу-гриль, банку русской… то есть красной икры, теплый «Бородинский», торт, пару литровых бутылок версальского вина и чего-то еще — совершенно безотчетно, не веря глазам и все думая, думая: «Неужто в самом деле Москва уже не отличается от Женевы и Цюриха, Вены и Парижа, и можно покупать и тратить, работать, любить, дышать?..»

— Пожалуйста, мсье… тов… извините… пожалуйста, на Первомайскую улицу.

Она не предупреждала о приезде: пусть все остается так, как есть на самом деле, пусть все выглядит по правде и не составляется фальшивой декорацией.

Еще вчера она была на фешенебельном курорте Сен-Тропез — аккомпанировала оперной диве Виолетте Абиджан. Последняя ария исполнялась под аккомпанемент юной Жаклин. Что ж, она, Валерия Тур-Тубельская, воспитала за эти годы новое дарование. Она отдала Жаклин Боннэ всю себя без остатка, вложила, вдохнула в нее талант, подвела к той черте, за которой — Мастерство, и вполне возможно, это было ее, Валерии, высшим предназначением.

«Неужели совсем новая, богатая, свободная страна? — недоумевала Валерия, слыша, как все радостнее, все сильнее бьется сердце в предчувствии встречи с любимым человеком. — Как чисто, светло, какое солнце!.. А вдруг?!»

Почему-то раньше такое ей не приходило в голову. Это было бы самым страшным, самым вероломным известием, невероятным, невозможным; но что все-таки, если другая… другая женщина заняла ее место и приезд окажется, мягко говоря, несвоевременным?.. Она тут же прогнала от себя эту мысль, резюмировав коротко и однозначно: тогда это воскресное московское утро четырнадцатого сентября станет последним в ее жизни. Ей даже не придется стрелять себе в сердце — оно разорвется само от горя разочарования.

«Какая глупость, какая нелепость! Надо же прийти такому в голову!»

Таксист въехал во двор и остановился у нужного подъезда. Дрожащими руками она отсчитала оговоренную сумму. Он помог ей выйти из машины, подал сумку с покупками: