Олег Приходько - Горсть патронов и немного везения

В суете я забыл попросить его пристегнуться и решил исправить эту оплошность во избежание штрафа. Свернув в лесопосадку, укоротил ремень до размеров окружности грудной клетки пассажира и спеленал его, возможно, несколько стеснив дыхание, зато лишив возможности жестикулировать. Не могу сказать, что он открыл глаза — мне и раньше казалось, что они у него закрыты, но вот что он замычал, дернулся и беспомощно завертел головой — на это я обратил внимание.

Некоторое время они с «ТТ» не мигая смотрели друг на друга.

— Ты покажешь мне дорогу? — спросил я и обрисовал альтернативу: — Или я тебя высажу, а закапывать не буду?

Я и не сомневался, что он поймет. Не думал только, что закивает так активно после удара по шее:

— Дорога… ка-ра-со!.. Е-хай!.. По-ка-зес!.. Моя знай, моя видела!..

— Много разговариваешь, — спрятав за ненадобностью пистолет в карман, вырулил я на шоссе. — Куда?

Он хотел наподобие «кореша» указать направление пальцем, но «суждены нам благие порывы…».

— Туда? — кивнул я на ответвление вправо. И угадал, потому что других ответвлений не было.

Шестое чувство меня не обмануло, все я проделал очень своевременно: всего через три километра за огромной, должно быть, областного значения свалкой топорщились какие-то низкорослые хибары, бараки из фанеры, ржавой жести, подпертые прогнившими столбами. Любому из этих сооружений до строительного вагончика было — как мне до кавалера Бори. Даже сквозь закрытые окна салона пробивалась вонь, тут и там тлели костры, и зловонный дым покинутого отечества туманом стелился по территории концлагеря. Дальше дороги не было. «Ягуар» вразвалочку подошел к крайнему бараку, похожему на снятую с дома и уложенную на землю островерхую крышу, рыкнул и замолчал.

В загородной ночной тишине я услышал страшный вой, стоны и причитания. Раньше так плакали по усопшим; теперь уже люди разучились так плакать — слишком много стало усопших. И слезы человечества давно высохли.

То плакали собаки.

Я отстегнул заложника:

— Сколько твоих… здесь?!

Он пошевелил затекшими руками:

— Моя не знай!.. Не осень мно-га…

В том, что китаец привез меня по назначению, я перестал сомневаться, как только заметил в отблесках костра желтый бок замызганного фургона, беспорядочно накрытого кусками рубероида, словно отверженные опасались, что его заметят при разведоблете. Наверняка это так и было, сотрудники областного управления предпочитали контролировать вверенную им территорию с высоты, которой не достигают эти тошнотворные запахи.

— Если произнесешь хотя бы слово, я тебя убью, — предупредил я пассажира, ничуть не сомневаясь в твердости своих намерений. — Выходи!..

Мне было наплевать, понял он меня или нет. Он был вне закона. И оборванцы, которые цепью направлялись к машине, тоже были вне закона. Пусть их терпит Лужков, если хочет.

Кто-то перебрасывал из руки в руку нунчаки, наивно полагая, что может этим кого-нибудь испугать; кто-то пытался взглядом прострелить броню моего «Ягуара»; все алчно глотали слюни, решив, что я им привез мороженых червей в винном соусе.

Мы вышли. Цепь из десятка подонков замерла.

Кажется, я понял, где они зарывают трупы своих соплеменников.

Это была резервация отверженных китайскими общинами, которым отдали на откуп похоронный промысел, свалку и отлов бродячих собак. Не знаю, как называлось это у них — отстойник или лепрозорий; у нас это называется адом.

— Кто понимает по-русски? — перекричал я собачий вой.

— Я, — сипло отозвалось маленькое, вихрастое, колченогое, с лицом, походившим на гнилое печеное яблоко, существо с беззубым ртом, по сравнению с которым статус бомжа должен приравниваться к званию Почетного гражданина Москвы.

— Скажи, пусть не дергаются: я заберу свою собаку, если она здесь, и уеду.

Он перевел, прибегнув к какому-то диковинному эсперанто с заискивающими интонациями. Отверженные загалдели все разом, а двое вдруг выхватили из-под лохмотьев короткоствольные автоматы и направили на меня.

Я уже давно обратил внимание на странную особенность человеческого поведения: когда на тебя направлен автомат, а тем более — два автомата, сразу начинаешь думать рациональнее.

«Как же, отдадут они тебе собаку! Скорее самого сожрут, а уж «Ягуар» для них наверняка представляет ценность в десять раз большую, чем ты сам!»

Слишком долгая жизнь среди людей затрудняет общение с нелюдями. Плавным жестом вынув из кармана «ТТ», я выщелкнул обойму, двумя пальцами поднял пистолет над головой и так же плавно положил его на капот. Мои поднятые руки означали преданность идеям гуманизма.