Олег Приходько - Горсть патронов и немного везения

Желтолицые персоны нон грата, осевшие в столице, проживали на частных квартирах москвичей, не обеспокоенных цветом кожи и родом занятий их квартиросъемщиков: когда таким москвичам показывают тысячу баксов и обещают платить эту сумму исправно и ежемесячно, у них притупляется обоняние и они не находят для себя большего удовольствия, чем идти в праздничной колонне и распевать «и врагу никогда не добиться…». Китайцы тоже подпевают «дорогая моя столица», потому что за койку в брошенном общежитии им приходится платить двести долларов, а штраф за незаконное проживание на территории чужого государства лишь немногим превышает стоимость бутылки водки — в рублях. Они платят, смеются и живут, воплощая идею панмонголизма и отвоевывая улицу за улицей, квартал за кварталом, район за районом.

Одну такую точку я знал. Если бы не обеспокоенность судьбой Бори и не выбранное с годами презрение к страху, я бы туда не сунулся даже на званый ужин. Место, где эта точка расположена, называть не стану, потому что тысячи москвичей потребуют немедленного переселения, а проблему жилплощади для соотечественников за прошедшие 850 лет решить пока не удалось. Знают о нем и милиция, и префектура, и фирма, которая зарегистрировала обиталище желтолицых нелегалов как гостиницу, но их молчание в отличие от моего хорошо оплачивается.

В том, что я найду чистопородного англичанина Борю в набитом наркоманами, проститутками, СПИДоносцами, ворами, убийцами, мошенниками и прочим сбродом, провонявшем испражнениями и жареной селедкой притоне, у меня не было никакой уверенности. Зато была уверенность, что если за мной по какой-то, пока неведомой мне, причине есть «хвост», то его там отрубят — это точно, как то, что «Омсо» — лучшие колготки.

Гостиница «Пекин-2» находилась в брошенном из-за стафилококка роддоме. Говорили, что рожениц перевели в бывшее психиатрическое отделение, а психов выпустили за неподтвержденностью диагноза, но так как от этой перемены мест моя сумма не меняется, а рожать у нас с Шерифом все равно некому, я в подробности не вникал.

На дорогу ушло тридцать пять минут. В двадцать три пятьдесят я подкатил к высокому желтому забору и погасил фары. По крыше застучал дождь — мелкий, как мои проблемы по сравнению с продвижением НАТО на Восток. Манна небесная была хорошей приметой, и я решил, что пора наводить в китай-городе порядок.

Решетчатых ворот, на которых, как на воротах Зимнего, еще десять лет тому повисали пьяные мужья рожениц, озабоченные закономерными в их положении вопросами «Что делать?» и «Кто виноват?», уже не было, но в проеме маячили какие-то тени. Можно было подойти к ним с предсмертными словами Самюэля Гарта, с которыми тот, по преданию, обратился к коллегам-врачам: «Прошу вас, господа, отойдите в сторону и дайте мне умереть собственной смертью»; можно было преодолеть эту китайскую стену с тыла, не обращаясь ни с какими словами. Но я должен был руководствоваться интересами вызволения спаниеля Бори, поэтому, подойдя к одинаковым, словно близнецы-братья, стражникам, поднял над головой сжатую в кулак руку.

— Хинди-руссо-пхай-пхай! — проскандировал я. И, секунду поразмыслив, добавил с не меньшим пафосом: — Москва — Пекин, дружба навек!

Четыре китайца уставились на меня глазами цвета карамели «Барбарис», растворенной в сурике. Впрочем, я бы не стал присягать на Библии, что цвет был именно таким, потому что все равно сквозь их узкие триплексы ни черта не было видно. По крайней мере с этой стороны.

— Ты чего, кореш? Крыша поехала? — спросил один из стражников на чистейшем москворецко-уханьском диалекте.

Я онемел. Из светящихся окон двухэтажного притона раздавался трехэтажный мат, глухие удары чьей-то головой о стенку, женский визг, шипение рассерженной селедки на сковороде, стрельба одиночными по бутылкам из гранатомета — и вся эта какофония тонула в чарующих звуках старинной китайской мелодии в исполнении трио бандуристов. Однако никого там не лаяло. Ни одного.

«Свои!» — понял я, но не знал, стоит ли этому радоваться: если китайцы оставили притон под натиском люберецких, то смогут ли последние оказать мне содействие в розыске?

— Мужики, — свойски обратился я к стражникам. — У меня собака пропала. Кавалер-кинг-чарлз-спаниель-бленхейм.

Они непонимающе переглянулись.

— Ноу, ви донт андестенд инглиш, — неожиданно ответил тот, который минуту назад назвал меня своим корешем.

Я понял, что единственная русская фраза: «Ты чего, кореш? Крыша поехала?» — была заготовлена им еще в Поднебесной как универсальная для ответов на вопросы пограничного, таможенного, паспортного контроля о национальности, местожительстве и уже упоминавшихся здесь и ранее «Что делать?» и «Кто виноват?». Благодаря чему он и стал москвичом.