Олег Приходько - Горсть патронов и немного везения

Из-за стола встал Анастас Рыжий, пошатнулся, потянул за скатерть, но устоял и поднял стакан с вином:

— Господа! — проговорил с заметным усилием. — А можно… можно, я ему в мор-рду дам?

— Сядь! — дернул его за полу синего пиджака сосед справа.

— У-у, с-сволочь! — плюхнувшись на стул, скривился Рыжий в плаксивой гримасе. — Соб-бакой меня кусал!..

Ямковецкий взял с блюда поросенка, разорвал его пополам; расставляя для устойчивости ноги, подошел ко мне на расстояние перегара и поднял над головой румяный, запекшийся искристой корочкой, ошеломляюще пахнущий жирный бок:

— Кажется, вы просили есть, мусье?..

Жир капал на пол. Я не успевал сглатывать набежавшую слюну. За годы занятий единоборствами мой болевой порог значительно снизился, а кроме того, я владел несколькими секретами от Гао и Кима Челя, так что если бы меня подвесили на дыбе и стали использовать вместо боксерской груши, я бы перенес такую экзекуцию значительно легче. Наверно, этот мелла… как его там?.. пантин, что ли?.. — очень сильное и вредное средство, иначе не было бы миллионов больных, страдающих отсутствием аппетита. Рубь за сто даю, что его изобрели в застенках гестапо или КГБ специально для пыток!

Я стал убеждать себя по системе йоги, что меня пытаются накормить трупом, что вытекающий жир — это трупный яд, соус на столе — рвотная масса, вино и коньяк в бутылках — моча желтушного больного.

— Всем жра-ать!!! — заорал вдруг Ямковецкий и впился золотыми зубами в поросенка. Глаза его покраснели, как у первобытного человека, хотя я никогда раньше не встречался с первобытными людьми.

Вся его рать набросилась на еду, пьяно хохотали женщины (кроме Давыдовой, здесь были еще две особи женского пола, назначение которых было понятно без инструкции).

«Шабаш, — определил я происходящее. — Скоро они высадятся на берег и станут плясать вокруг костра голышом. А костром буду я».

Массовое веселье, вспыхнувшее по приказу, скоро стало затухать — все уже напились, сам Ямковецкий был пьян, пьян от упоения властью надо мной, связанным, голодным, избитым, но не сломленным. Последнее обстоятельство постепенно приводило его в бешенство, я чувствовал, что он нервничает, спеша насладиться сомнительным триумфом.

У двери, скрестив на груди волосатые руки, верзила охранник жевал жвачку. Ничего другого ему не полагалось по штату, но я его не жалел: ему достанутся объедки со стола, и он будет счастлив.

— Ты должен мне сказать спасибо, что я держу тебя связанным, — снизошел Ямковецкий до пояснения своей позиции. Он взял стул, повернул его спинкой ко мне и уселся верхом, что было не очень вежливо по отношению к присутствующим, но, подозреваю, у, нас с ним были о вежливости разные представления. — Знаешь, почему?

Я терпеливо молчал. Вообще до того, как поймешь все до конца, лучше молчать — это я давно заметил, еще в школе.

Он неторопливо раскурил толстую сигару (видимо, из лагерных запасов), пустил мне в лицо струю дыма, не зная того, что дым отбивает аппетит, чем принес мне существенное облегчение.

— Потому что если я прикажу развязать тебя, ты обожрешься и подохнешь, понял?

Сигарный дым пахнет пылью.

— Понял, — ответил я. — Спасибо.

Все тоже достали сигареты и закурили. Несмотря на кондиционер, каюта наполнилась дымом, стол и сидевших за ним троглодитов затянуло сизой пеленой. Если бы еще кто-нибудь включил музыку и она поглотила пьяные голоса, было бы ощущение, что мы остались с Ямковецким один на один.

— Я сделаю это, Столетник, — продолжал мой визави, — если ты через две минуты не скажешь мне, где вы с Майвиным прячете мою дочь. Еще одна инъекция меллапантина, и ты лопнешь от обжорства, подавишься! Захлебнешься вином или собственной блевотиной!

Такая бесславная перспектива меня не устраивала.

— Не нужно меня отвязывать, — жалобно попросил я. — Ваша дочь находится под охраной службы безопасности Майвина на Сиреневом бульваре…

Номер дома и квартиры я назвать не успел: Ямковецкий сбил меня хорошо поставленным на зоне ударом и, отшвырнув стул, стал яростно пинать ногами:

— Врешь!.. Врешь!.. Врешь, коз-зел!.. (Все повскакивали, на помощь мне или ему — этого я не понял — подбежали охранники, у него началась истерика.) Где Илона?! Ну?! Говори!.. говори!.. Поднимите его! Быстро!!!

Лучше бы меня все-таки развязали, я бы поел — авось бы не подавился.

Меня подняли. Все плыло перед глазами, я почти ничего не мог разобрать в этой многоголосице, слышал только тяжелое, горячее дыхание туберкулезника и вонь: табачного дыма, отварной белуги, салата из артишоков, казахского паштета, птичьего студня и сухого красного вина «Оксамит Украины».