Олег Приходько - Горсть патронов и немного везения

Я нечего не мог сделать, даже родину продать за кусок бифштекса из быка с яйцами, потому что родину продали уже до меня, вместе со всеми ее секретами и бифштексами — вот этим троглодитам, получавшим патологическое наслаждение от того, что в моих резервуарах кончались запасы природной влаги.

Я закрыл глаза и сделал все, чтобы не думать о еде, но организм не слушался — пожирал, впитывая, всасывал запахи сациви из птицы, заливного поросенка, устриц, миног в горчичном соусе, мидий в майонезе и «Бенедиктина».

Я потерял сознание. А когда очнулся, пахло уже вишневым киселем, шоколадным кремом, кофе, трубочками со сливками и «Майским» чаем.

— Дайте! Мне! Есть! — крикнул я.

На мгновение все смолкло — чавканье, голоса, стук вилок, ложек, бульканье «Шато-Икем», и уже знакомый голос произнес:

— Живучий, падла! Три перемены продержался — от гуся до десерта.

— Налить ему?

— Налей! — крикнул я. — Налей, садюга, чего-нибу-у-у-у-дь!

— Налей, — приказал распорядитель бала сатаны.

Мне налили воды из-под крана в граненый стакан, который я хотел откусить, но не смог и едва не сломал зубы.

А троглодиты смеялись, кричали хором, тыкали в меня вилками. Вода окончательно привела меня в чувство, пополнив запасы слюны и слез, глаза увлажнились, и боль в затылке стала ощутимо стихать, и теперь я стал видеть и слышать все отчетливо, и память стала возвращаться ко мне. Нужно было причесать взлохмаченные стрессом мысли, и я взял тайм-аут, изобразив обморок.

— Чего ты ему налил, идиот?

— Как — чего? Водки, разумеется.

— Загнется раньше времени!

— Если он от меллапантина не загнулся, то от водки не загнется и подавно.

Из этого трепа в общем гуле голосов я понял, что мне сделали какую-то инъекцию, возбуждающую аппетит. А теперь дали водки, которую я принял за воду. Не понял только, зачем им все это нужно. Неужели вид голодного человека может доставить кому-то удовольствие?

Наверно, может. Хлеб и зрелища — самый ходовой товар. Человечество доразвивалось до того, что алчущие и нищие стали заменять актеров. Разве упитанные мира сего, выходя из «Роллс-Ройсов», «Мерседесов» и «Волг», не получают удовольствия от созерцания наших нищих стариков, старух, детей, беженцев, инвалидов, голодных шахтеров, безработных ученых, бездомных офицеров и прочих, прочих, кому несть числа, кому ни о чем не говорят цифры «миллион», «миллиард», «два миллиарда», «три миллиарда», которые они переводят на свои счета, недоплачивая поэтам, ученым, врачам, рабочим, отключая в регионах свет, проводя слишком уж откровенную политику геноцида против своего народа — терпеливого, молчаливого, но до той поры, пока никому не пришло в голову наколоть всех меллапантином и не привязывать к стульям.

Мне стало легче, как только я почувствовал себя подданным моего изголодавшегося народа, я открыл глаза и поднял голову.

Прямо передо мной, заложив руки за спину, стоял заключенный исправительно-трудового лагеря строгого режима КЩ-1354 ЯМКОВЕЦКИЙ Борис Евгеньевич, 1949 года рождения, одетый в костюм лондонской фирмы «Дживз энд Хокс». Лагерный номер на лацкане пиджака отсутствовал, но запах одеколона «Корвуазетт» и «Камю» сохранился.

— Ты думаешь, это ты меня нашел? — спросил он с циничной усмешкой. — Нет, Столетник, это я тебя нашел! Только я не стану тратить на тебя деньги, как Майвин. Все, что меня интересует, ты расскажешь мне за кусок черствого хлеба.

Он неверной походкой подошел к столу, налил полный фужер коньяку, поднес к моему носу… а потом выпил сам — залпом; не поморщившись, отставил фужер, взял маслину с блюда и, подбросив вверх, поймал ее ртом.

Что ни говори, тюрьма накладывает отпечаток на манеру поведения, но всем этот дешевый трюк необычайно понравился, и помещение наполнилось пьяным хохотом и аплодисментами.

Восемь троглодитов, пресытившись отборной ресторанной жратвой, ожидали зрелищ. Среди них я узнал Анастаса Рыжего, Евгению Давыдову в платье с воротником а-ля Питер Пэн.

Высокий худощавый человек в дешевом черном костюме и галстуке-бабочке был, вероятно, официантом, судя по тому, как проворно он менял сервировку стола и разливал по бокалам шампанское. Кажется, я начинал догадываться, куда на сей раз занесла меня нелегкая: ресторан «Невод», а официант — не кто иной, как брат бывшего подельника Ямковецкого Гриши Потоцких — Эдик, о котором Жорж Дейнекин по кличке Карат рассказывал Викентию.

Прежде я никогда в этом плавучем кабаке не был, но читал где-то, что есть такой — плавучий в прямом смысле: с лопастями, двумя палубами, медным гонгом, старинным якорем и прочими декоративными аксессуарами волжского пароходика прошлого столетия; писали, что его можно зафрахтовать как по наличному, так и по безналичному расчету и отправиться на нем по каналу имени Москвы всем уставшим от бизнеса коллективом фирмы вместе с блядями. По-моему, мы и сейчас куда-то плыли: за иллюминатором менялся лесистый пейзаж.