Валерий Барбашов - Крестная мать - 2

— Какой?

— На речке мы где-то с тобой были… бегали, купались… Зелень кругом, ромашки… а ты в белом таком длинном платье… нет, он, наверное, сарафан называется — без рукавов, плечи открытые…

— Да, сарафан, у меня есть такой, ты его видел, — улыбнулась Татьяна, глянув на улыбающегося Тропинина.

— Ну вот, — продолжал Тягунов, прикрыв глаза, не обращая внимания на присутствие генерала. — Ты в этом сарафане бежишь по полю, он развевается, ветер его надувает… а в руке у тебя цветы… вот не помню какие… да, циннии, красные! Ты машешь ими и бежишь, бежишь ко мне, смеешься… и никак не добежишь… И я тоже… бежал… — Он открыл глаза и вздохнул.

— Ну, если Вячеслав Егорович про женщин заговорил, дело пошло на поправку! — взбодрил, наверное, самого себя Тропинин.

Татьяна прижалась щекой к щеке Тягунова, и он неожиданно для себя чуть повернул голову, поцеловал ее.

Тропинин, видевший эту трогательную семейную сцену, кашлянул, отвернулся к окну.

— Что там новенького у нас, Виктор Викторович? — спросил Тягунов.

— Да что… — Генерал подошел к койке. — Убийц Глухова ищем… это директор мехзавода номер шесть. Ты как раз в Чечне был… Пока никаких зацепок. Боюсь, что и это будет еще одно нераскрытое дело, увы… Банда какая-то объявилась в наших краях. На дорогах грабят шоферов-дальнобойщиков, убивают. Я уже весь уголовный розыск на ноги поставил. Найдем мерзавцев, никуда они от нас не денутся… Ну, это самое крупное, что сейчас нас беспокоит. А так обычные дела — угоны машин, хулиганство, квартирные кражи…

— «Обычные дела»! — печальным эхом повторила Татьяна слова Тропинина. — Как мы быстро привыкли ко всему. Убийства, грабежи, квартирные кражи, угоны… стали действительно обычным делом… Жить страшно, Виктор Викторович! Я ухожу из дома на работу и не знаю, к чему вернусь, кто у меня может побывать…

— Да, к сожалению, — покивал Тропинин склоненной головой. — Что правда, то правда. Губернатор и тот на лестничной площадке у себя велел тамбур сделать и металлическую дверь поставить. Гм. Что поделаешь, время такое! Распахнули перед Западом ворота нараспашку — и полезла к нам всякая нечисть, потоком хлынула. Кино, видео, телевидение… Пьют, колются, убивают, насилуют… Какая милиция справится? — Тропинин махнул рукой. — И Чечня эта в печенках уже сидит. Шестой месяц война идет. Сколько средств мы туда ухлопали! Даже взять областной бюджет: тонны, десятки тонн гуманитарного груза, деньги… Миллиарды!

Помолчали.

— Еще раненые есть, Виктор Викторович? — спросил Тягунов.

— Есть, к сожалению. И раненые из нашей области, и убитые. Уже двадцать третьего парня похоронили… А раненых… вчера привезли двух наших сержантов-гаишников: одного в живот ранили, другому легкое пробили. Три новые машины сожгли. Люди успели, правда, выскочить.

Тропинин встал.

— Ну ладно, Вячеслав Егорович, разреши откланяться — дела. Рад был тебя повидать. Выглядишь ты неплохо, так товарищам и передам. Привет тебе от всех… Передаю тебя в руки Татьяны Николаевны. До свидания. Если что нужно, немедленно дай знать, все организуем.

Тропинин ушел. Татьяна села на его место, заглянула Тягунову в глаза.

— Ну как ты, Слава?

— А ты, Таня?

— Да что я… Я-то хожу.

— Вот именно, ходишь… Слушай, а на работе у тебя как дела? Ты про Городецкого мне рассказывала, про сахарный завод. Я же родом оттуда, из Верхней Журавки, знаю всех.

Она опустила глаза.

— Завод продали, Слава. Я была на том аукционе. Конкурентов у Городецкого не оказалось. Да и где такие деньги взять — почти сорок миллиардов рублей. Шутка сказать!.. Но покупал не он сам, его фамилия не звучала. Подставное лицо было. Стукнули молоточком — и привет заводу! Был государственным, стал частным.

— А люди? Что с ними?

— А что люди? Теперь хозяин будет решать их судьбу. Мне сказали, что третью часть рабочих уже уволили. Слезы, проклятия, угрозы… В основном ведь женщины там работают. Душа изболелась, Слава. Я же к этому прямое отношение имею. Русские наши люди…

Тягунов ничего не отвечал, хмурился. Земляки его, выходит, пополнили число безработных. М-да…

«И об убийстве Глухова я знаю, Слава!» — едва не сорвалось у Татьяны — такое вдруг в душе поднялось, захотелось отчего-то исповедаться перед этим несчастным родным человеком, совета, что ли, у него попросить, помощи… Да какая помощь — он сам в ней нуждается.

В следующее мгновение она даже испугалась этих своих мыслей. Нашла время признаваться. Человек без ног лежит, а она со своими признаниями сунется. Мало того, что он взял в свое время грех на душу, скрыл перед коллегами-операми тот факт, что это именно она стреляла в Бизона, организовала покушение на него, и вон что из этой истории вышло. А теперь еще и Глухов. Хотя она и не убивала, но знала, что это называется с о у ч а с т и е м в преступлении, и статья за это соответствующая есть. Даже за недоносительство ее могут привлечь, если она сумеет откреститься от всего прочего.