Александр Граков - Дикие гуси

Неожиданно тишину нарушили вновь раздавшиеся выстрелы. Стреляли со стороны армянских постов. Чуть позже до Олега донеслись дружный топот и бряцанье оружия, а затем он увидел и самих бегущих — армянских боевиков.

— Эй, ары, что случилось-то? Жратву в тыл завезли? — пытался он шутить посиневшими губами. Нашелся в толпе бегущих свой, русачок — понял его.

— Счас, дорогой, тебе и пожрать, и выпить поднесут — успевай подставлять хлебало! — откликнулся на шутку голос из темноты, и пробегавший тут же пояснил смысл выражения: — Азеры начали вперед выдвигаться, отходить нужно!

Отходить — легко сказать! Олег попытался встать самостоятельно, затем с помощью валявшейся возле трупа лопаты — не получалось. Кто-то помог раненому, затем снова канул в темноту. Пришлось Грунскому ковылять в одиночку, приспособив лопату вместо костыля. Получалось хреновато, он вскоре был в мыле и часто останавливался, пережидая приступы боли в раненных спине и ноге.

Внезапно один из отступавших в темноте налетел на него, больно двинув в простреленное плечо. Олег взвыл, а принявший его за фонарный столб стал ругаться:

— Та шоб ты вхезався та нэ пидтэрся! Так налякав, бисова душа!

— Хохол!

Враз повеселел Грунский — даже раны от радости встречи с земляком перестали дергать. Ну, теперь все проблемы позади, Петро — бугаяка что надо, куда Рашиду до него! Этот, как младенца, на одной руке понесет.

— Ты где ж запропал, морда твоя из тряпок? А я тебя ждал, ждал — все жданки поел! — упрекнул он Петра, уже примеряясь, с какой стороны удобнее всего охватить его бычью холку. — Ну что, поскакали? — спросил он весело.

— Та ни, москалыку! — как-то суетливо отстранился Карпенко. — Мамэды дэсь рядом вже — быстришэ бигты трэба, а з тобою далэко нэ втэчешь!

— Браток, помоги! — взмолился Грунский, все еще надеясь, что хохол пошутил, хотя и знал, что время для шуток сейчас самое неподходящее. — Земляки ведь!

— Булы колысь зэмлякамы! — Петро оторвал его руку от своего рукава. — А тэпэр — блыжне зарубижжя! Так шо ковыляй сам потыхэньку. — Бувай здоров! — издевательски пожелал он напоследок и растворился, слился с ночью.

— С-с-сука! — от всей души бросил ему вслед Олег.

Вновь оставшись один, он немного подумал и вскоре пришел к выводу, что единственным выходом из создавшегося положения будет идти ко второй линии обороны более коротким путем — напрямик, через сопки. Затем решительно свернул с накатанной дороги и заковылял, опираясь на лопату, скрипя зубами от боли и матерясь… Грунский даже не пробовал подсчитать количество преодоленных за ночь сопок: сколько раз он падал, скатывался с них, терял сознание от боли и усталости. Затем упрямо поднимался и снова ковылял, полз, перекатывался…

В шестом часу утра, к рассвету, преодолев очередной рубеж, он вышел на какую-то дорогу и упал, не имея сил даже шевельнуться. Все чувства в нем атрофировались, это был уже не человек — на дороге лежал и тупо пялился в светлеющее за горами небо чурбан с глазами, не чувствующий ни боли от ран, ни голода, ни холода. Теперь ему было все — до лампочки!..

Когда кто-то стал переворачивать лежащее ничком на обочине дороги тело, Олег застонал от внезапной резкой боли, а после этого его разум поглотила черная наплывающая пропасть, приятно почему-то убаюкивающая…

Очнувшись, он попытался разлепить глаза — получилось, и увидел над собой потолок из брезентухи, подсвеченный снаружи солнышком, а затем услышал где-то поблизости разговор на чистом русском:

— Осколки мы удалили, в ноге самый большой — похромать парню придется! Ничего, зато жить будет! Но очень большая потеря крови и истощение организма. Как только придет в себя — кормите, сколько съест. А сейчас пусть санитары отнесут его в общую палатку.

Носилки, на которые его уложили после операции, качнулись, приподнялись и плавно поплыли из операционной. Лицо врача он так и не смог разглядеть.

В общей палатке Грунский, сразу же по прибытии, воспользовался поблажкой хирурга — попросил слабым еще голосом поесть, пока в суматохе не забыли о распоряжении. Подействовало — накормили от пуза. Через пару дней он понемногу начал расшевеливать здоровую руку, чтобы работать ложкой, и пытался шевелить ногами.

Полевой госпиталь бригады находился рядом со штабом в селе Мечен, и был предельно забит ранеными, а бывший сарай для буйволов — мертвыми, которых после опознания куда-то увозили.

Для Грунского потянулись однообразные дни лечения: лекарства, еда, туалет. Это однообразие поневоле склоняло к наблюдениям, а наблюдения — к размышлениям и, подчас парадоксальным, выводам о ведении этой безалаберной войны. В Армению беспрерывно прибывают автоколонны и самолеты с гуманитарной помощью, а госпитали и больницы задыхаются от недостатка медикаментов и шприцев. Медицинские грузы куда-то исчезают. Трупы на родину отправляются дозированно — определенное количество раз в неделю, а остальных — в морозильную камеру Степанакерта. Олег сунул нос «куда не следует» и разузнал — дабы не всколыхнуть еще больше народ огромным количеством погибших. А журналистов к каждому такому этапу допускают от силы раз в месяц. Отсюда и бодрые сводки газетных полос в иных газетных изданиях: