Александр Граков - Дикие гуси

Может, стихотворение помогло скоротать время, может, азеры подустали переводить взрывчатку и решили взять тайм-аут — как бы там ни было, шквал огня пошел на убыль.

— Оцэ ж надо! — задумчиво проронил хохол. — Скики вжэ напысано про оту вийну! А хто ж напышэ про оцю? — ткнул он пальцем над головой.

— Я напишу! — твердо пообещал Олег. — И очень скоро! Потому что…

Закончить он не успел: прямо им на голову с бруствера свалился «второй номер» Петра — сменщик у пулемета, старый уже «военкоматовец» Гурген.

Хохол так заматерился, что перекрыл очередной взрыв, схватил помощника за горло — насколько позволяла ширина окопа, и заорал ему в лицо:

— Ты шо ж робыш, хрэн моржовый! Снарядом нэ зачэпыло, так ты своею засушэною мъясорубкою потрощищ! Твою маму за ногу!

Гурген уставил на них квадратные, ничего не понимающие глаза. Хохол коротким тычком в зубы привел его в чувство.

— Устраивайся, братику, докы скинчыться отой концерт! — указал после широким жестом на место возле своего неразлучного ПК.

Последние его слова заглушил мощнейший взрыв за самым бруствером. Их щедро присыпало землей, взвыли над окопом осколки, а Гурген вдруг дико захохотал, тыча пальцем себе под ноги. Петро с Олегом взглянули туда: осколок фугаса прошел сквозь толщу земли и согнул пулемет, стоящий на сошках в окопе. А у второго номера при виде этого зрелища, кажется, окончательно «поехала крыша».

— Концерт, говоришь? — он взглянул на Петра отчаянно-весело. — Тогда я приглашаю вас на танец!

И рванулся из окопа туда, наверх. Руссаки на мгновение оторопели, а Гурген, уже на бруствере, мечтательно закрыл глаза и закружился на месте, напевая — «а-ла-ла-ла, ла-ла, ла-ла…»

— Назад, придурок!

Они одновременно бросились к безумцу, ухватили его за ноги и рванули вниз — в относительно безопасную узкую щель. Поздно! Еще один, давящий на барабанные перепонки взрыв гахнул точно в той же воронке за бруствером. По теории вероятности, снаряд или бомба попадают в одно и то же место — один из десяти тысяч. Этот, наверное, и был десятитысячным… Они сдернули таки Гургена вниз… вернее то, что от него осталось — по ноге в руках у Олега и хохла. Остальные составляющие тела второго номера унесло в неизвестном направлении. Грунский стоял с оторванной конечностью и пристально вглядывался в дергающийся белый хвостик нерва, выглядывающий из глубины среза. До него еще не полностью дошло: как это так — Гургена уже нет, а нога его продолжает жить. Его состояние было такое же, как пять минут назад у покойника — на лезвии бритвы между сознанием и сумасшествием, и хохол, разглядев это вовремя, «вылечил» его так же, как до этого — своего помощника: размахнувшись, двинул в ухо и тут же толкнул его на дно окопа.

— Лягай! Бо з нас тут усих нэдомиркив пороблять!

Падая, Олег с отвращением успел швырнуть кусок Гургена к ее напарнице, Петро свой «трофей» бросил на плащ-палатку. Затем, лежа уже, принялся отчаянно блевать, от напряжения царапая пальцами стенки окопа. Хохол понимающе глядел на него.

— Було вжэ в мэнэ такэ! Промижный этап! Пройдэ и в тэбэ!

— Никогда это не пройдет! — отблевавшись, заорал Олег ему в лицо, — Пока люди будут шматовать на части себе подобных! Притерпеться к этому можно — да! Но полностью игнорировать не сможет никогда даже выживший из ума маньяк. Рано или поздно он сам себе укоротит жизнь — кошмары замучают. И ты! Ты же просто притворяешься, пытаешься уговорить самого себя, что это тебе полностью «до фонаря»! Или я не прав?

— Ты правый! — Петро ожесточенно плюнул. — Алэ хиба про цэ трэба нагадуваты?

Олег, вспомнив о пассатижах в его кармане и шелковом мешочке с вырванными, «трофейными» зубами, быстренько заткнулся и, пораженный какой-то неестественностью наверху, завертел головой, оглядываясь, затем осторожно приподнялся, выглянул, и наконец-то до него дошло: тишина была поводом для беспокойства — «мамеды» перестали обстреливать…

К окончанию их «концертной деятельности» из тысячи трехсот человек апрельского состава бригады половина команды Григоряна присутствовала-таки на постах границы НКР, но вторая половина ее личного состава была уже недееспособна: около ста убитых, остальные — раненые…

Однако при выходе на рубежи Карабаха Рашид сделал неожиданный вывод:

— Алька! — это он Грунского так называл. — Жить будем! Уже идти некуда — граница! Дальше — чисто азеровская и молоканская [16] Молокане — русские староверы. территория, армянами никогда не пахло!