Стивен Хантер - Крутые парни

— Удивляюсь, как это у вас получается, — сказал он.

Она почти никогда не моргала. У нее было интересное свойство не мигая смотреть на какой-нибудь предмет, пока она взглядом не впитывала этот предмет в себя. Его поражало, что она совсем не боялась его, страшного убийцу, с татуировкой «Твою мать!» на кулаках, его, который был способен наводить ужас на полицию целых графств.

— Мистер Пай, в этом нет ничего сложного, — сказала она. — У вас тоже очень хорошо получится.

— У меня. Не. Не получится. Я все испорчу. Вы продолжайте. Я очень люблю смотреть, как вы работаете.

Она работала молча еще несколько минут. Потом нарушила молчание.

— Что вы собираетесь делать? Они, копы, не прекратят поисков. Вам надо уходить.

— Да, я знаю. Не хочется мне уходить. Я никогда не видел Оделла таким счастливым. Здесь то место, где он должен жить. Здесь он не приносит никому вреда, с ним не будет никаких хлопот, здесь нет ниггеров и надзирателей, которые постоянно пристают к нему, здесь нет алкоголя. Он может быть счастливым здесь.

— Как вы его любите. Все говорят, что вы очень злой человек, а вы так любите Оделла.

— Он — единственное, что у меня есть. Придется нам уходить. Но мне кажется, что на этот раз мы пришли к себе домой.

— Как это прекрасно. Но они все равно возьмут вас. Такие истории, как ваша, не имеют счастливых концов.

— Ваша ферма и есть мой счастливый конец.

— Я могу поклясться, что не вижу в вас ничего плохого.

— Плохо то, что я вообще существую. Я родился для зла. А получилось это потому, что они застрелили моего отца. Я никогда не оглядываюсь назад. А там все, чего у меня в жизни было хорошего.

— Вы бы могли стать фермером.

— А потом придет какой-нибудь подонок и попытается наступить тебе на горло. Но ты не сможешь допустить, чтобы это произошло, — и вот ты на крючке. Вот как это начинается. Проклятый дядя Джек держал Оделла в хлеву, в цепях. Избивал его. Своего родного сына. Он бил этого мальчика. Он получал тридцать долларов в месяц от общины графства на Оделла, потому что Оделл был поврежден мозгами, и за это дяде платили деньги, но он не тратил из этих денег на Оделла ни одного несчастного пенни. И меня он взял к себе в дом только по одной причине: правительство штата платило за меня двадцать два доллара в месяц, лишь бы меня забрали из исправительной школы — слишком много у учителей было со мной хлопот. Этот Джек был родным братом моему папаше Джиму, которого застрелил патрульный полицейский в Арканзасе. Когда моя мама Эдна Сью умерла, меня определили в интернат для трудных детей, но я задал им такого жару, что они поспешили от меня избавиться, потому что попытались переделать меня на свой манер, а я с детства вбил себе в башку, что никто не смеет помыкать мной, ну вот они и сбыли меня с рук моему дяде Джеку и его жене Камилле, для них я был кусок дерьма, но такого дерьма, за которое платят доллары добрые дяди из социального страхования. Однажды он так избил Оделла, что я думал, мальчишка умрет. А избил он его за то, что парень насрал в штаны. А они очень упорно приучали его срать в горшок. Как бы там ни было, я решил положить этому конец. Я заловил дядю Джека на Перкинсвилль-роуд, как всегда выпившего на денежки Оделла. Я никогда в жизни не получал такого удовольствия с тех пор, как всадил нож в этого гада. Вот так мы и остались с Оделлом одни на этом свете и стали приглядывать друг за другом: я за ним, а он за мной. Больше у нас ничего на этом свете не осталось. В конце концов мы неплохо устроились там, где мы были, но случилось так, что мне пришлось убить малютку Джефферсона. Тут-то все и началось.

Лэймар никогда и никому еще не рассказывал так подробно свою биографию.

— Вы пережили трудные времена. У вас тяжелая судьба.

— В тюрьме полно людей с трудными судьбами. Мы такие же, как они, вот и все.

— Это очень грустная история, мистер Пай. Я думаю, если бы ваша жизнь сложилась иначе, вы могли бы стать великим человеком.

— Я не понимаю, зачем вы все это мне говорите. Я просто кусок дерьма.

— А что бы вы сделали, если бы могли сделать все, что захотите?

Лэймар задумался. Таких вопросов ему еще не задавали.

— Я бы хотел изобрести луч, — сказал он наконец, — знаете, как луч света. И если этим лучом посветить на что-нибудь, то оно станет... красивым. Посветил этим лучом — и у человека много денег, он перестает болеть, злиться и все такое, вы делаете человека счастливым. Вот что я хотел бы сделать. Луч счастья. Я бы осветил этим лучом все тюрьмы, притоны, сонные городишки. Я бы посветил на Оделла — и он научился бы говорить, и у него бы зарос рот. Я бы даже на ниггеров посветил, честное слово. Я бы посветил на них, и они стали бы не такими злыми.